Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Небольшая и выборочная волна террора против отдельных личностей, обвиненных в распространении тех самых «пораженческих слухов», которые СД фиксировала по всей Германии, служила четкой демонстрацией границ свободы слова. В том же обращении в Познани Гиммлер впервые ясно высказался относительно уничтожения евреев. Ничего нового аудитория не услышала, однако прежде руководителям и гауляйтерам рейха не говорили таких вещей прямо, превращая их через посвящение в тайну в прямых соучастников преступлений [800] Kris and Speier (eds.). German Radio Propaganda, 210: 6 Oct. 1943; Marxen, Das Volk und sein Gerichtshof, 36 and 42–43; Schlüter, Die Urteilspraxis des Volksgerichtshofs, 175–182; Dörner, ‘Heimtücke’, 33, 144–145 and 233–240; Kershaw, Popular Opinion and Political Dissent, 367; Himmler, Die Geheimreden, 170–172: речь перед рейхсляйтерами и гауляйтерами в Познани 6 окт. 1943 г. .

Режим мог требовать молчания от народа, но не мог ничего поделать с фактом прободения удобной для всех прежде завесы секретности вокруг убийства евреев и, как следствие, с разговорами о «возмездии», никак не усиливавшими поддержку нацизма в Германии. Однако разговоры оставались разговорами и не влекли за собой действий: инакомыслие никогда не шло дальше обсуждения смены режима и заключения сепаратного мира. А между тем той осенью швейцарский консул в Кёльне отмечал: знания о том, «что эвакуированные евреи подверглись тотальному уничтожению», продолжали «просачиваться все больше и больше». Чем шире распространялась осведомленность в вопросе, тем более мрачный характер приобретали ожидания развязки. Чем обернется война геноцида для самих немцев?

Они теперь больше всего хотели какого-то решения на западе, способного помочь усилить их позиции для продолжения боевых действий на востоке. Хотя кризис августа 1943 г. носил беспрецедентный характер, он все же остался лишь краткой интерлюдией. События в Италии покончили с обострением ситуации в Германии. Вспышка популярности Бадольо в августе 1943 г. объяснялась всеобщими надеждами на мир. Тон в отношении этой персоны изменился радикально 8 сентября 1943 г., когда громом прогремела весть о подписании маршалом перемирия с союзниками. Многие немцы желали того же для себя, но со стороны ближайшего союзника по коалиции стран оси подобное в их глазах выглядело чистой воды «предательством». вермахт отреагировал решительно, стремительно и тем подхлестнул моральный дух населения в тылу: двадцать дивизий оперативно завершили оккупацию значительной части итальянской территории и вступили в боевые действия против союзников в Салерно [801] Schmitz and Haunfelder (eds.). Humanität und Diplomatie, 208. .

Молниеносный ответ военных не означал разрешения моральной дилеммы вокруг «еврейского возмездия», но фактически положил конец кризису на домашнем фронте, показав, что Германия далеко не так беспомощна, как казалось месяцем ранее. Миллион итальянских солдат подвергся такому же быстрому «интернированию» со стороны вчерашнего немецкого союзника, и 710 000 из них отправились в рейх, где очутились на самом дне уже сложившейся иерархии иностранных рабочих. Как и у пленных красноармейцев, у них отсутствовал статус военнопленных по условиям Женевской конвенции. Предатели заслуживали самого ужасного отношения со стороны немецких господ и получили новую кличку – «бадольо». Коль скоро обнажились старые противоречия и всплыли все обиды на бывших союзников, итальянцев наказывали и за крушение лелеемых немцами надежд [802] Schreiber, Die italienischen Militärinternierten im deutschen Machtbereich 1943–1945; реакция на перемирие в Германии среди немцев и иностранных рабочих, см. MadR, 5745–5746 and 5764–5749: 13 Sept. 1943. .

Поминальное воскресенье, введенное лютеранской церковью Пруссии в конце Наполеоновских войн, выпало в 1943 г. на 21 ноября. Для Гамбурга по прошествии почти четырех месяцев после налетов дата послужила первой возможностью отдать общую дань памяти пошибшим, и пастор церкви Святого Петра пригласил все поредевшие городские приходы присоединиться к нему и его уцелевшим прихожанам. Удивительно, но расположенная в центре между рекой Альстер и Цолльканаль церковь Святого Петра с украшенными львиными головами рукоятками двери XIV столетия почти не пострадала в пожарах. На службе присутствовал девяносто один человек [803] См.: Thiessen, Eingebrandt ins Gedächtnis, 61–66. .

Несмотря на религиозное значение дня, церкви не могли соревноваться с партийной ритуальной акцией, проводившейся в то же самое время перед остовом сгоревшего здания муниципалитета на площади Адольфа Гитлера. Гауляйтер Карл Кауфманн руководил траурным митингом для широкой аудитории, в котором соединялись светское и сакральное, партийное и городское начала. Перед огромной толпой выстроились государственные и местные должностные лица, функционеры партии и ее организаций плюс представители трех родов войск – все с опущенными знаменами и при наполовину приспущенных городских флагах. Актер басом чеканил слова из «Бессмертия» нацистского поэта Герхарда Шуманна:

Когда Кауфманн вышел на трибуну, знаменосцы на площади разом подняли стяги, а флаги на сгоревшем здании взвились к верхушке мачты, и скорбно-поминальный тон торжества тотчас сменился на жизнеутверждающий. Гауляйтер выразил уверенность в способности жителей Гамбурга сохранить достоинство и пронести его через все испытания войны с гордо поднятой головой. Словно эхом религиозной литургии прозвучали его слова о том, что город выстоял «в час великого испытания» на протяжении ночей июля. Гауляйтер поклялся отстроить Гамбург заново, напомнив собравшимся, что значительная часть города, в том числе здания муниципалитета и церкви Святого Петра, уже однажды погибла в пламени пожара столетием раньше, в 1842 г.:

«У города за спиной непростая история, но она связывает нас воедино. Город принес много жертв в ходе войн, он познал разрушение, борьбу и нужду, но он всегда вновь поднимался из руин и сиял красотою ярче и величественнее. Развалины вокруг нас и погибшие служат вечным заветом для нашей миссии».

Затем тысячи людей собрались на кладбище Ольсдорф для официального возложения венков. Там по замыслу городского архитектора Константи Гучова для 34 000 жертв вырыли огромную могилу в форме распятия – размером 280 метров с севера на юг и 240 метров с востока на запад. Копали ее тогда с великой поспешностью, стремясь избежать риска эпидемии в условиях летней жары, и мертвецов свозили грузовиками. Рабочим выдавали сигареты и алкоголь, чтобы отбить «очень скверный привкус во рту» из-за запаха разлагающихся трупов. «Нам очень повезло с ромом», – докладывал местный управленец. В Гамбурге, как и в других городах, похоронные бригады состояли преимущественно из военнопленных и заключенных концентрационных лагерей. Когда погребение закончилось, вдоль захоронения поместили широкие дубовые доски с вырезанными на них названиями уничтоженных кварталов города: Хаммерброк, Ротенсбургсорт, Хамм, Бармбек. Подобная эстетика требовала убрать многие частные надгробия и памятники, которые успели поставить уцелевшие погибшим родственникам, с именами и фотографиями ушедших.