Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

В коллективном акте поминовения важнейшим элементом выступало, по всей вероятности, время. Геринг держал свою «фермопильскую» речь, когда остатки 6-й армии еще сдавались под Сталинградом, поэтому поверг в глубокий шок публику, оказавшуюся неготовой к военной катастрофе и потере целой армии. Тогда как Геринг и Геббельс спешили поскорее провести ритуалы вокруг Сталинграда с целью использовать момент для создания коллективно пережитого акта героизма, размах кризиса после бомбежек Гамбурга неизбежно вызвал отсрочку на месяцы и дал время, позволявшее оправиться от первых ужасов и потрясений. Это подготовило скорбящих к принятию совместной траурной церемонии, устроенной в Гамбурге для всего населения. Обещая отстроить город, говоря о способности к восстановлению и возрождению, местные нацистские вожди начисто отказались от дутой помпы и ареола мученичества, которым власти ранее окружили катастрофу под Сталинградом. Массовое паломничество на кладбище Ольсдорф повторилось 25 июля 1944 г., в первую годовщину налетов, а потом и в другие годы. Успех ритуала очевиден в том, что его нацистское происхождение постепенно забылось [804] Blank, ‘Kriegsalltag und Luftkrieg’, 383–384; Thiessen, Eingebrandt ins Gedächtnis, 67–69. .

Во всем прочем мемориал Гамбурга представлял собой необычное явление. Братские могилы совсем не пользовались популярностью в Германии: точно могилы для нищих, они казались чем-то позорным, а их анонимность – отсутствие индивидуального надгробия – лишала родственников умершего возможности прийти и почтить его память. В Берлине и прочих городах благодаря давлению семей и чуткости официальных органов погибших в ходе бомбежек продолжали хоронить отдельно. Тела выкладывались «подобающим» образом в огромных помещениях для опознания, после чего семьям позволялось забрать останки для погребения с привлечением частных похоронных служб; право на гроб сохранил и чрезвычайный указ от июля 1943 г. В общих безымянных могилах хоронили только находившихся на дне расовой иерархии: так, 122 «восточных рабочих» нашли последнее пристанище на одном из участков кладбища Вильмерсдорф в Берлине коллективно. Проигнорировав все подобные предрассудки, организаторы мемориала в гамбургском Ольсдорфе бросили эстетический вызов традиции [805] Black, Death in Berlin , 112–122. .

В Гамбурге в Поминальное воскресенье 1943 г. партия сумела существенно «подвинуть» церковь. Но, хотя функционеры настаивали на прерогативах лично извещать семьи о гибели солдат на фронте, за утешением скорбящие продолжали обращаться к священникам. Через месяц после получения уведомления о гибели мужа Гертруда Л. заказала панихиду в церкви, где восемь лет назад сочеталась с ним браком, причем службу проводил один и тот же пастор. Он поставил вопрос ребром: «Приходится задаваться вопросом: а есть ли Господь Бог, если он позволяет забрать любящего мужа у такой молодой женщины и отца у четырех детей?» Если у какой-нибудь иной вдовы и возникли бы сомнения, Гертруду «утешил» данный священником ответ. «Бог, – уверял тот скорбящую вдову и прочих прихожан, – дает нам ношу по силам – ту, которую мы способны нести». Стоял май, и церковь украшали лавровые венки. Уходя, конгрегация прошествовала мимо каски, водруженной на пирамиду из винтовок, символизировавших павшего солдата и его отсутствовавших товарищей [806] MadR, 4875: 1 March 1943; Black, Death in Berlin, 102–103. .

Пасторы и священники обращались к репертуару из наставлений и молитв, проверенных войнами за объединение нации и Первой мировой, часто черпая вдохновения из Евангелия от Матфея 5:4: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Одна церемония завершалась солдатской молитвой, хорошо известной в описываемые времена:

В соревновании за утешение душ скорбящих партия и церковь пользовались заимствованиями друг у друга. В СД отмечали, что на церковных службах обычно покрывают флагом со свастикой пустой гроб перед алтарем со стальной каской и «двумя скрещенными пистолетами или – у офицеров – мечами» поверх крышки. Церковь тоже проповедовала патриотическое сопротивление: от гибели и скорби никуда не деться, ибо «наша нация ведет войну не на жизнь, а на смерть». Как постепенно осознали католические священники Рейнской области, посещаемость на похоронах и поминальных службах превышала даже наиболее важные праздники, в том числе Страстную пятницу. Епископы забеспокоились, что обострившаяся у верующих тяга к церкви в большей степени свидетельствовала о потребности в коллективных акциях поминовения, чем о религиозности католиков [808] MadR, 4875: 1 Mar. 1943; Black, Death in Berlin, 102–106; Brodie, ‘For Christ and Germany’, 196–207 and 223–241 в отношении неудачи с религиозным возрождением в католической Рейнской области. .

Первые недели после авианалетов на Гамбург стали свидетелями резкого притока прихожан в протестантские церкви. Представители гражданской и военной верхушки в кои-то веки приходили в форме, а рабочие – «давно отрезанный ломоть для религии» – испытывали потребность в беседах с пасторами и нуждались в их помощи. В церкви бомбежки трактовали как испытание, посылаемое Богом. Вот что внушал прихожанам в Фульсбюттеле пастор Генрих Захария-Лангханс:

«Наш родной город умирает. Должны ли мы винить британские ВВС?… Но где смысл всего этого? Тут нечто большее, чем англичане… Рука! Рука – и не рука вражеская. Нет, Его рука! И все жалобы тут ныне неуместны. Ибо здесь… при конце, во мраке и незнании путей Его неисповедимых, мы призваны Богом покончить со своим безбожием. Вернуться к Нему в нашей сокровенной вере».

Призыв лютеран к покаянию мало чем отличался по тону от святительских посланий к пастве, рассылавшихся католическими епископами в Рейнской области. Как католики, так и лютеране возлагали вину за страдания, выпавшие им из-за войны в воздухе, не столько на противника, сколько на безбожный материализм и высокомерное обмирщение. Обе конфессии призывали германский народ вернуться к Богу [809] Thiessen, Eingebrandt ins Gedächtnis, 77–78 and 85; Büttner, ‘„Gomorrha“‘, 32; Zacharias-Langhans, Hoffen auf den kommenden Christus, 38–40. . Подобный посыл не очень подходил для сообществ переживших бомбежки. Если гибель на поле боя находила людей где-то далеко-далеко, а в письмах многое опускалось и последние минуты жизни бойцов на фронте принимали пиитический образ солдата, умирающего на коленях у товарища, то реальность смерти под бомбами не вытеснялась с легкостью из сознания и не поддавалась сакрализации. Слишком многие видели валявшиеся на улицах конечности или ходили опознавать полуголые, обгорелые и изувеченные трупы в моргах. Знакомый язык или набор ритуальных действий не подходили для выражения всего пережитого населением северо-западных городов Германии. Мало кого утешал блеклый посыл религиозного покаяния. Он не давал выхода гневу и ярости, как не сулил и защиты. Посещаемость протестантских приходов в Гамбурге снова резко понизилась. После трех массированных налетов на Кёльн в конце июня и в начале июля 1943 г. архиепископ Фрингс созвал католический клир на особое совещание. По словам осведомителя гестапо: «Общее мнение духовенства сходится на том, что бомбежки не сопровождаются новым приливом религиозности. Перед угрозой самому существованию люди становятся похожи на животных, обращаются к основным инстинктам». Теологи и религиозные вожди всех христианских деноминаций питали надежды на «духовное возрождение» нации, точь-в-точь как во время Первой мировой, но со страхом убеждались, что становятся свидетелями триумфа «материализма» [810] Goebbels, Tgb, II/11, 527, and II/12, 355: 22 Mar. and 25 May 1944; Brodie, ‘For Christ and Germany’, 223; со ссылкой на LNRW.ARH, RW 34/03, 23. .