Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Петер Штёльтен тоже сражался уже на немецкой земле. По пути к хутору в Восточной Пруссии ему пришлось повидать «исход» – бредущих на запад немецких беженцев. Он ехал по раздавленным гусям мимо нервной, постоянно бросавшей взгляд в небо – не прилетят ли самолеты – девицы в меховой шапке, мимо возниц-детей на телегах и многокилометровых мычащих стад рогатого скота. Штёльтен знал, что горящие вдалеке хутора – немецкие. После сражений в Нормандии в разгар Варшавского восстания Штёльтен пытался выразить внутренние противоречия и разрешить нравственный кризис в литературной форме. Теперь он подбирал книги, брошенные бегущими гражданскими лицами, и листал любимых авторов – Лихтенберга, Оскара Уайльда, Достоевского, Гофмансталя, Биндинга, Эдгара Аллана По и Гессе, – но они не «говорили» с ним. Напротив, у него возникло некое давящее чувство: «Насколько же я обеднел». Даже Рильке и Гёльдерлин более не трогали его. В относительной тишине крестьянского хозяйства в Восточной Пруссии он отдавался своему опустошению. «Если бы ты знала, как все устали», – писал он Доротее. Однако, как только начиналась атака, усталость Штёльтена уступала место новому приливу деятельности, его чувства воспаряли, позволяя «лучше видеть красоту утра» в момент между боями. И все же другая его часть взирала на все с олимпийским спокойствием: «Я наблюдаю смерть и разрушение, массовое убийство Европы». Все больше Штёльтен пытался воспитать в себе какую-то веру, которой ему не хватало после Нормандии, и усвоить, что «любая судьба посылается Богом, и надо довольствоваться ею, не будучи в состоянии избежать данности; и все равно любить, строить планы и созидать». Он принимал выпавшую ему роль, но его чаяния в будущем сосредоточивались на Доротее. В одном из снов он видел ее ждущей его около станции пригородного поезда в Берлине, в белом шерстяном пальто прямого покроя, бросающемся в глаза на фоне входа в туннель и контрастирующем с ее черными волосами, глазами, яркими губами и светлой кожей. «Красивая картинка», – написал он ей [976] Irrgang, Leutnant der Wehrmacht, 228–231: Петер Штёльтен к Доротее Эренсбергер и к родителям, 18, 20/23 and 25 Oct., 11 Nov. and 16 Sept. 1944. .

В декабре на Штёльтена неожиданно свалился отпуск, а с ним и странная возможность оказаться рядом с Доротеей в любимой студии-мансарде в Целендорфе, которую родители сохранили за ним на время его отсутствия. Ему все еще хотелось писать красками, «хотя кисть и стала такой же чужой для меня, как вилка для рыбы в руках эскимоса». К тому же он с болезненной откровенностью осознавал, насколько мало развились его способности и навыки за предыдущие годы. Как ему казалось, его «цель лежит не в конце пути, которым пришлось идти в течение лет». Встреча с Доротеей вернула ему веру в жизнь, но сразу повергла в новый кризис, как только он задумался – впервые за все время – о возвращении к гражданскому быту после войны. Как может он просить Доротею связать свою судьбу с несчастным художником без гроша в кармане в грядущем завтра – «мрачном, почти лишенном надежд и полном неслыханной нищеты»? Впервые, похоже, Штёльтен обратился к теме поражения Германии. «После этой войны скоро – по всей вероятности, лет через двадцать – случится другая, которая уже маячит призраком вдали, – предупреждал он Доротею после возвращения на фронт в посланном оттуда письме. – В любом случае жизнь этого поколения, как мне думается, измеряется одними катастрофами». Но, представляя себе грядущее крушение, он не собирался покориться и сдаться [977] Ibid., 235–236: Штёльтен, 19 Dec. 1944; 1 Jan. 1945; к Доротее, 21/22 Dec. 1944; к Удо, 1 Jan. 1945. .

Когда осенью 1944 г. вновь начались бомбежки городов, Лиза де Бор черпала силы в немецкой культуре. Узнав о разрушении дома, где родился Гёте, она сказала себе, что писателя «можно искать и обрести только через оставленное им миру наследие – через “Фауста”, “Годы учения Вильгельма Мейстера”, “Поэзию и правду” и “Западно-восточный диван”. Все это не сумеют уничтожить летающие террористы – тот, кто однажды впитал их сущность, сохранил и сделал ее живой». Надеясь на быстрое поражение и крушение нацизма, как и ранее, начиная с 1939 г., Лиза де Бор обратилась за помощью к своему духовному поводырю, Рудольфу Штайнеру, основавшему Антропософское общество на эзотерических чтениях Гёте. При всем гуманистическом интернационализме Лизы казавшиеся ей уместными сейчас цитаты из Штайнера сильно отдавали немецким национализмом: «Поистине к самым чудесным ударам судьбы относится то, что немец всегда реализует свою внутреннюю силу, мощь духа тогда, когда тенденции во внешнем мире наименее подходят для этого». Де Бор опять находила чувство национального в словах писателя, не имевшего никаких связей с национал-социализмом, восхищаясь им, как теми же Гёльдерлином и Эрнстом Юнгером. 25 ноября она отметила Поминальное воскресенье стихами, которыми давно собиралась отдать дань памяти погибшим в боях немцам:

Хотя Марбург пока не бомбили, Лиза де Бор осознавала, что это дело времени и скоро война придет к ним. Она перечитала Фому Кемпийского и последнее письмо одного художника, пропавшего без вести в СССР. Как человек практичный, она занималась сушением фруктов и готовила постель для друзей, постоянно прибывавших к ней с запада. Ожидая известий об арестованной гестапо дочери и познакомившись с одной матерью, чья дочь погибла во время боевой работы на батарее ПВО, Лиза спросила ту: «Какие планы строит божественный мир на германский народ, коль подвергает его столь тяжким испытаниям?» [979] Boor, Tagebuchblätter, 209 and 217: 25 Nov. and 28 Dec. 1944.

Ирен Гукинг писала Эрнсту куда более непритязательным языком: «Эта война испытывает нас очень жестоко». Тяжело переживая разлуку, она старалась отвлечь себя такими строками: «Пускай испытан будет тот, кто вечно верен». На протяжении дня ей с двумя малыми детьми скучать не приходилось, но в постели перед отходом ко сну у нее появлялось время подумать о том, как сильно ей не хватает Эрнста. Ирен находила утешение в воспоминаниях о начале их романа, но не могла скрыть страха: «Я очень тебя люблю. Но все равно эти ранящие мысли лезут мне в голову. В конце концов, ты мужчина. Ты, конечно, любишь меня больше всего. Однако как ты можешь справиться с желаниями, которые крутятся у тебя в голове? Я не позволяю себе думать дальше. В конце концов, ты мужчина». Очень любопытно: сообщая Эрнсту о том, что их квартиру в Гисене разбомбили, Ирен словно и не волновалась – она с детьми давно переехала в относительно безопасный дом родителей в Лаутербахе [980] Kleindienst (ed.). Sei tausendmal gegrüßt: Ирен к Эрнсту Гукингу, 1 Aug. 1944; 7, 8 and 13 Dec. 1944. .