Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

Марлена, услышав ее последние слова, нахмурила свое ангельское лицо, а Нинно помрачнел. Когда сестра Иама отошла в уборную, кузнец выложил на стол колечко с ирисами и подвинул его к Маргарите пальцем.

– Тебе, – сказал он. – Я это тебе сделал, и никто это больше́е носить не будется. Забудь и про деньги. Я тогда… Вы с мужем ничто мне не должные. Бери кольцо назад.

Маргарите очень хотелось его взять, но она помотала головой.

– Мне же никак нельзя брать дары от мужчин, господин Граддак. Да еще столь ценные. У меня выйдутся с мужем ссоры из-за этого. Задарите его лучше́е другой… своей невесте.

Нинно тяжело посмотрел на Маргариту. Он хотел что-то еще сказать, но тут в грязном, пропахшем пивом и луком трактире, как король среди черни, возник Оливи. Яркую тунику щеголя очень дорогого оттенка, «меридианского синего», дополняла широкая кайма из золотой парчи; в боковом разрезе синего одеяния мелькала нога в красной штанине. На голове Оливи высилась ненавистная Маргарите серая шляпа с черной лентой и блестящей бляхой по центру. Стеклянные глаза мужчины выдавали, что он крайне пьян.

Он поздоровался, после чего сел на место Марлены, рядом с Маргаритой, но едва устроился, как прибежали Синоли и Беати с ним за руку – Оливи пришлось встать и перешагнуть назад через скамью.

– Я так рад-наирадющ, что ты зашел, – бросился обнимать своего двэна жених. Оливи же снисходительно похлопал Синоли по спине, не стремясь обняться крепче. – Ты будто… И я хочу так модничаться, – простодушно признался парень. – Как будто ты жених, а не я! О, а вот моя Беати Ботно!

Беати слегка присела, подражая знатным дамам. Оливи, оценив красу смуглянки, подыграл ей – неожиданно он взял правую руку невесты и поцеловал ее, будто рыцарь, отчего та в радости смутилась. В отличие от Маргариты, Беати не считала Оливи противным или приставучим: она видела перед собой учтивого, образованного, одетого с фантазией и приятного взору мужчину с большим будущим, – того, кто так не походил на всех, с кем она зналась до этого. К тому же Оливи превосходил ростом даже Синоли и красотой ног нисколько тому не проигрывал, хотя никогда не работал водоносом.

Следом к столу вернулась Ульви и села рядом с Нинно. Она тоже таращилась на Оливи круглыми от восхищения глазами. Ей руки Оливи целовать не стал, однако задержался взглядом на натянутом грудью участке лавандового платья. Тут воротилась и Марлена – Оливи, поздоровавшись, встал во второй раз со скамьи, уступив ей место. Маргарита обрадовалась, но…

– Присадись со мною! – потребовал от своего двэна Синоли. – Надо выпить. Эй, Агна, вина для моего брата, да получше́е! Видала, каковой наибольшущий господин? Он одно заморское вино испивает! Сандельянское! Присадись же со мной, братец!

– Нет-нет, – отказался тот. – Это место моего отца: такие порядки за свадебным столом… Я сяду сразу после него, если ты так хочешь, – и Оливи с невозмутимым видом пересел по другую сторону от Маргариты, оказавшись между ней и своим отцом.

«Наибольшущему господину» принесли невидаль для трактира Мамаши Агны – медный бокал. Опрятный, придирчивый Оливи брезгливо рассмотрел пятна на металле и со вздохом сделал за счастье «молодых» один глоток, после чего отставил бокал и забыл о нем. Уткнув локти в стол, он сцепил кисти рук «в замок» и повернул голову, а с ней и свою шляпу, к Маргарите.

– Каковое живашь? – ехидно спросил он девушку, коверкая речь на манер бедноты.

– У нее всё до́бро, Оливи, – ответил за племянницу дядюшка Жоль. – Она ведь в замку нынча, на хлебах в кухне заня́тая. Должность при двору зави́дная, трудов спустеньку, а кормют до отвалу, даже мясум ежднёвно, и жалованье еще пло́тют по сотенному за триаду… И красотыыы кругом! И в ратуше бывалась в календу – на мужа с башни глазела. Получила приглашеньё, могёшь себе вобразть, обедувать в ратуше с нашим герцогом?! Да вот застеснялася и не пошла. И верное! От беды подальше́е, и нам всё ж таки поспокойне́е… Ну ты сам видашь, экая она: точно, поди, истинна дама!

– И прааавда, – протянул Оливи. – Смотрю, смотрю и дивлюсь… А я тоже обедал в ратуше в тот день, да герцог Альдриан на обед не остался. И с Грити я встретился перед началом того самого обеда. И с госпожой Шотно мы познакомились тогда же. Об этой встрече Грити не рассказывала?

Маргарита растягивала застывшей улыбкой закрытый рот.

– Так вот, дорогой мой батюшка, если бы ты на самом деле хотел знать, как живет твоя любимая сердешная дочка, – начинал неприкрыто язвить Оливи, – то мог бы меня спросить. А живет она, хоть и в замке, но… не придворной дамой, а дворней – ничтожной посудомошкой – натирает посуду целый-целый день… И делит тюфяк с этой глуполикой сильванкой, что в платье моей матушки, – показал Оливи на оторопевшую и поникшую от оскорбления Ульви. – Почивает с ней на одном тюфяке, где и одному-то тесно лечь. И кушает половину того, что едят прочие уборщики, да платят ей всего десять регнов в триаду. А это новое платье… Полагаю, это ваше платье, госпожа Шотно?

Маргарита чувствовала себя так, словно речь Оливи состояла не из слов, а из плевков ей в лицо. И она ничего не могла ему возразить. Совсем ничего. Она продолжала натянуто улыбаться, хлопая глазами и прогоняя подступавшие слезы. Да еще и Нинно вцепился в нее выпытывающим взглядом, дядя Жоль расстроился и с жалостью глядел на «бедняжку», однако молчаливое, бескрайнее сочувствие из глаз Беати превосходило даже дядино. Синоли один глуповато усмехался, будто его двэн удачно шутил.

– Да, господин Ботно, – ровным голосом ответила Марлена. – Это я сделала подарок своей сестре.

– Забавно, – рассмеялся Оливи. – Матушка всегда одевала ее как прислужницу – и сделала из нее в итоге прислужницу. Вы же пытаетесь одеть ее как достойную женщину. Быть может, и у вас однажды получится – сделать из моей сужэнны достойную женщину…

Маргарита ушам не верила.

«И это он меня оскоробляет! – безмолвно возмутилась она. – Дает всем понять, что я на самом деле недостойная! Тот, кто ничто от меня не получил! И оскороляет, не совестясь! Оскоробляет меня в глаза, при всех. Даже при своем отце! А все молчат, словно согласные с Оливи. Даже Синоли, тот, кто должный за меня вступаться, спрятал глаза и думает отмолчаться!»

Маргарита резко встала. Одна слеза уже покатилась по ее щеке, и девушка хотела убежать, не простившись с братом и подругой. Из всех мужчин только дядюшка Жоль выскочил из-за стола, поймал племянницу и спрятал ее рыдающее лицо в своей мягкой груди.

– Оливи! Сын! – гневно проговорил он. – Ты чего мелешь? Повинись немедля!

– Я, должно быть, не так выразился, – строя из себя простака, стал оправдываться Оливи. – С языка что-то не то слетело… Я вовсе не то имел в виду, что могло бы подуматься… Конечно, дорогая моя сужэнна, искренне прошу твоего прощения, – наслаждался Оливи позерством. – Давай обнимемся и всё простим друг другу! Сегодня ведь такое празднество! – встал он со скамьи. – Свадьба твоей лучшей подруги и кровного брата!