Рина Оре - Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

– Поди уж лучше́е из моей спляшни, дуреха, – ответила Несса Моллак, махнув на Маргариту рукой. – Толковать с тобою, как мочу на маслы сбивать – ежели чё и выйдет, так тока вони одни… Чертовая ты милка, а так не дашь – с виду ангелок. Сгубляют тебя, мне же спокойне́е будёт! А то, боюсь, таких бедов еще наквасишь…

________________

До свадьбы Синоли и Беати для Маргариты более не произошло ничего примечательного. Обе Ульви исполняли наказ Нессы Моллак – не ели угощений, ссылаясь на боли в животе, и держались вместе. Вскоре Новая Ульви решила, что хозяйка хлебной кухни преувеличила опасность – никто вокруг не казался ей врагом.

Двадцать первый день Кротости совпал с летним солнцестоянием, но меридианцы никак его не отмечали, ведь это было языческое празднование. На следующий день, в домике управителя замка, Марлена с ласковой улыбкой вручила своей сестре сверток и объявила, что это подарок. Маргарита, развернув одеяние, поняла, что девушка-ангел, хоть и отличалась добротой, не мучилась от простодушия или недостатка ума. Рассматривая мышиного оттенка наряд с большим белым воротником-пелериной, незадачливая плутовка с досадой думала, что даже теткино старое платье и то смотрелось жизнерадостнее. Однако отказаться от серого, целомудренного убранства Маргарита никак не могла: счастливая Ульви уже приоделась, распустила волосы и повязала ленты. Цвет бледной лаванды удачно подходил к ее карим глазам и темно-русым волосам, делая образ простушки немного загадочным. И главное: роскошную грудь Ульви подчеркнул приталенный крой и две нескромные округлости маняще распирали верх платья.

Маргарита в новом одеянии напоминала монахиню. Сходство с дамой Бога усилил белый платок-шарф, также подаренный Марленой: девушка-ангел плотно обернула его вокруг лица своей сестры, спрятав под повязкой не только ее шею и волосы, но даже лоб и подбородок. Зато Марлена еще подарила свои кожаные башмачки, какие утешили Маргариту – она долго не могла налюбоваться на то, как прелестно острые, черные кончики ее обуви торчали из-под длинного подола платья. Сама Марлена вновь выглядела словно богатая сильванка, вернее, она всегда скромно одевалась и ничего не стала менять.

В таких обличьях три девушки, укрываясь от солнца под квадратным зонтом, и пришли к храму Благодарения: девица на выданье в самом соку и в чужом платье, благопристойная супруга с озорными зелеными глазами да зажиточная сильванка с ликом Меридианской Праматери.

Брат Амадей отсутствовал в храме, и венчание проводил другой священник. На Беати ее знакомые впервые увидели юбку нравственной длины. Красавица-смуглянка в ярко-голубом платье, с цветами дикой розы в темных, атласных волосах напоминала заморский цветок, благоухающий счастьем: драгой камень потускнел бы в сравнении с блеском ее радостных глаз, лед растаял бы от тепла ее улыбки, какую она не сдерживала во время венчания. Синоли же нервничал и бледнел, как будто это он являлся невестой. Нинно не сказал Маргарите ничего особенного, но украдкой поглядывал на нее; Ульви он, казалось, едва заметил. Тетка Клементина сухо поздоровалась с племянницей, а дядя Жоль, напротив, обнимал Маргариту так, словно они не виделись пару лет: добродушный толстяк уж с утра отметил радостное событие с дедом Гибихом и оказался навеселе к началу ритуала. Филипп нисколько не изменился – он остался жизнерадостным и беззаботным. Синоли доверительно проговорился Маргарите, что дядюшка Жоль пьет почти каждый день и Филипп этим беззастенчиво пользуется, выманивая у размякшего от наливки добряка конфеты или даже деньги. Еще Синоли сказал, что часы снова стоят в лавке и что, как обещал Нинно, принцесса теперь, раздавая поцелуи, крутится по сторонам и на прощание приседает, но дядя Жоль странным образом охладел к своей розовой куколке.

Ради победы мужское население Элладанна было готово обделить свои семьи маслом и мясом, но не себя пивом; правда, ныне мужчины зачастую пили то хмельное, что сварила им жена, да делали это у себя дома: трактиры Элладанна наполовину обезлюдели. Опустел и постоялый двор Мамаши Агны. Трактирщица, недавно выплатившая «войный сбор», на радостях от неплохой прибыли в этот раз не пожадничала: с избытком напекла пирогов, украсила их цветочными венками и покрыла стол белой скатертью. Филипп, когда его тетка набрала угощений, отправился с ней домой. Нехитрых яств после нагловатой Клементины Ботно всё равно осталось на столе с избытком – две Ульви могли бы наконец наесться до отвала, но обе стеснялись Нинно, будто и его они поделили поровну. Чем больше сидевший почти напротив Маргариты кузнец пил, тем пронзительней и дольше он смотрел на нее – девушка не могла этого не замечать, и кусок не лез ей в горло. Ульви же сразу влюбилась в могучего, приятного лицом Нинно. Прицепив к волосам цветок невесты и намекнув тем самым кузнецу, что жениха у нее нет, Ульви томно смотрела на своего избранника круглыми глазами и старалась кушать очень мало, так как хотела ему нравиться – мачеха учила ее скрывать то, сколько она может съесть за раз. «Иначе с тобою никто замушничаться не сберется – жанихи спужаются, что не прокормлют», – так говорила та женщина своей падчерице.

Само празднество сначала разительно отличалось от свадьбы Маргариты и Иама – никто не шумел, не пел грязных песен и не дрался, пока, ближе к вечеру, не заглянули уличные музыканты, тот же волынщик и флейтист с бубном, и посетители трактира не начали отплясывать развеселые деревенские танцы. Три уличные девки подтянулись на звуки музыки – они задорно взмахивали зелеными рукавами, трясли плечами да кружились среди скакавших козлами забулдыг. Марлена занервничала, захотела уйти, вот только Беати и Синоли тоже отправились танцевать, и покинуть свадьбу без прощальной здравицы было невежливо. Ульви уговаривала Нинно составить ей пару, а после пошла плясать одна. Выделывая повороты, она страстно смотрела на мрачного кузнеца, надеясь, что он оценит гибкость ее стана. Тот же, после пива, начал пить куренное вино с дядюшкой Жолем, не замечая ее знаков внимания. Жоль Ботно к концу четвертого часа достиг стадии, когда он начинал и радоваться, и печалиться: в какой-то момент у толстяка резко взыграла совесть.

– Дочка, – утирал он глаз, – бедняжка моя…

– Ну каковая я бедняжка, дядя? – успокаивала его Маргарита. – Тама так чу́уудно, в замке! Там же и парк, и пруд с лебедя́ми… И стоокая птица, Павлин, гуливает на дороге, и никто не дивится… А работа ничуть не сложная, но важная, в службе хлебной кухни. Да! Я ныне придворная дама! Мне и хорошо пло́тят, и кормят тама… По сотне регнов в триаду и мясу всякий день дают. А обычно я и не работаю вовсе: делаю, чего хочу. Еще сласти, фрукты и мясных пирогов кушаю… Так уже пирожных объелась – ох! До сих пор не голодная! И кудова не глянь, всё у меня сменилось к благу. Я тебе крайне благодарная, – обняла она любимого дядю за шею и поцеловала его в щеку. – Всякий день радуюсь, что так вышло. Я в ратуше в календу былася. В ратуше! Мы с Марленой глазели с башни на войско. С башни всё-всё видывать! Всей город, на все стороны! Я бы и наш зеленый домик сыскала, кабы его Суд не скрывал… А Иам этакой храбрый и славный. Он нам на прощанье долго махал – так сильно он меня любит! А еще мы с Марленой моглись бы поглазеть на войско из залы со второго этажу, рядом с градначальником… И после остаться обедовать вместе с герцогом Лиисемским тоже моглись бы, но не захотели…