Елизавета Переяслова - Братья

– Эй, Мал, подай-ка нам пива да закуски погорячее. – сказал тот, который был покоренастей. По его голосу всем собравшимся на постоялом дворе сразу стало понятно: нынче ему есть, что рассказать.

– Да, погорячее – пропищал тощий, и весь извернулся, следя взглядом за стройной фигуркой прислужницы.

Коренастый молчал, не спеша выкладывать свою новость, наслаждаясь всеобщим вниманием. Тощий наконец не выдержал:

– Где там наше пиво? Мы едва не околели, гоняясь за Хромым. – Он обвёл взглядом собравшихся, предвкушая удивлённые возгласы и расспросы. Однако вместо этого его слова вызвали всеобщий хохот. Дядька Мал так трясся, что на стойке жалобно звякая подпрыгивали пустые кружки. Мальчишки, сперва примолкшие, глядя на остальных, тоже залились звонким смехом.

– Да что такое? – обижено нахохлился тощий. Отсмеявшись, утирая слёзы с раскрасневшегося лица, ему ответил Мал:

– Похоже, Хромого сегодня в лесу можно было встретить чуть ли не под каждым кустом. Вот эти парни видели сегодня его следы чуть не у самой реки. Они видели, где рысь провёл вас, соскочив со следа.

– Что? – В голосе крепыша неожиданно прозвучало искреннее недоумение. – Мальчишки разглядели, как эта драная кошка обвела нас вокруг пальца?!

Мишате пришлось повторить свой рассказ, и, к радости Вольги, все его наблюдения оказались верны. Мишата подробно, шаг за шагом описал путь рыси. И место, где охотники наткнулись на след, и приметную старую берёзу, у которой Хромой скрылся в чаще.

Споры меж охотниками вспыхнули с новой силой. Крепыш опомнился, и теперь лез из кожи вон, только бы не уступить первенство сопляку.

– Надо всем миром на него… – Говорил тощий. – Облаву! С собаками!

– Ну да! Он и двоих-то за версту слышит. А уж десяток… Да с собаками… Улизнёт, да ещё того и гляди, лаек порвёт. – Возражал ему кто-то.

– Яму надо… волчью.

– Так ведь зима же! Семь потов сойдёт, пока выроешь. Ему… его приманить надо.

– Ага! Курицу посадить… или зайца. Да и залечь рядом.

– Лису. – Вдруг проговорил Нечай. Его не расслышали, и Мал попросил его повторить.

– Надо поймать лису и привязать её. От домашней птицы будет пахнуть дымом. Зайцев сейчас довольно, и Хромой может не клюнуть именно на этого. А лисиц рысь ненавидит. Хромой непременно сунется, путь хоть из любопытства, посмотреть, что сталось с его врагом.

Сперва Первакович, привыкший, что к его словам прислушиваются, говорил тихо. Но потом, захваченный своей мыслью, разгорячился.

– Подумать только, какой великий охотник выискался! – Скорчил рожу юркий.

Вольге снова пришлось удерживать брата за локоть. Мишата готов был кинуться на Нечая, а этого допустить было никак нельзя.

– Повремени, мельница. – Остановил тощего Мал, и обратился к Нечай. – Откуда ты это взял, малый?

– Мне баснь одна вспомнилась. – ухмыльнулся Нечай, от которого не укрылся порыв старшего Любавича.

– Баснь. – юркий закатил глаза и гаденько захихикал.

–Погоди-ка… что-то такое и мне припоминается. А может, и правда? – проговорил Мал, задумчиво ухватив в пятерню косматую бороду. Потом он снова пристально посмотрел на Нечая. – Знаешь, малый… А я попробую по-твоему. Из тебя, глядишь, справный охотник вырастет.

С этими словами Мал ото всей души шмякнул Нечая промеж лопаток, и тот, пошатнувшись, плюхнулся прямо в грязную лужу – кого-то из его друзей стошнило от непривычки к меду. Вольга прыснул, и, не удержавшись, пробормотал словно бы себе под нос.

– Обычно свинья сама плюхается в грязь, а не сталкивает других. – проговорил Любавич себе под нос.

Рука Вольги сама скользнула за пазуху. Там висела соль – брал с собой на охоту, чтобы обработать дичь. Пара щепоток соли легко высыпалась на ладошку. Под рубахой вдруг качнулся материнский оберег на груди. Вдохновлённый недавними рассказами матери, Вольга решил проучить Нечая. Склонившись над крупинками соли, он прошептал:

– Ни пуха тебе, ни пера. Ни волчьего скока. Ни заячья следа, ни кабаньей тропы, ни звериной руды.

– Что ты там бормочешь? – недовольно спросил Нечай, уже поднявшийся из лужи и отвесивший оплеуху дружку. Первакович нарочито не смотрел на братьев, надеясь, что Вольга позволит себе еще какую-нибудь дерзость. Нечай был слишком горд, слишком уверен в себе, чтобы смотреть в лицо всякому встречному сопляку. Поэтому он не приметил, что в глазах Вольги мелькнул озорной огонёк. Вольга пошептал ещё несколько слов, а потом бросил щепотку соли в Нечая.

– Да вот… решил тебе насолить. Не будет тебе нынче удачи в лесу.

Мишата едва сдержал смех, глядя, как вытянулось лицо обидчика. Первак как раз обещал сыну взять его на охоту. Нечай хотел было надавать по шее наглому Любавичу, но потом только зло плюнул под ноги, и пошёл прочь.

– Вольга посмеиваясь, вернулся туда, где за углом ожидал его Мишата. Тот с невольным уважением смотрел на брата.

– Ты в самом деле веришь, что твой наговор поможет? – выдохнул он. – Ты веришь, что это спасет Хромого?

– Нет. – серьезно ответил Вольга. – Это лишь помешает Нечаю его погубить.

Сам он считал внезапную привязанность брата к лесному зверю пустой блажью, но не поддержать брата и не проучить зазнайку Перваковича, да еще и самому себе доказать, что кой-чему научился у дядьки Огнезара.

Вольга с Мишатой вернулись домой, и едва находили себе место, поджидая, когда мимо прошумят охотники, возвращающиеся из лесу с добычей – переругиваясь, покрикивая на расшумевшихся собак. Любавичи притаились за плетнем, когда среди темных, волглых курток и малахаев мелькнула расшитая нарядная куртка Нечая, перепачканная грязью. Последним, на удачу парней, шел дядька Мал – трактирщик изредка позволял себе выбраться в лес, чтобы пополнить кладовые дичью.

– Дядька Мал! Как охота? – Окликнул трактирщика Вольга.

Тот только досадливо отмахнулся. Братья и без его слов видели, что мелкой дичи охотники добыли довольно, но того, что так боялся увидеть Мишата – туши рыси, во всем ее великолепии, но без того неуловимого света жизни, энергии, который делает красоту дикого зверя совершенной.

– Угораздило же нам этого Перваковича с собой взять – при нем дичь словно специально с дороги убирается! А Хромой твой – толстый палец трактирщика уперся в Мишатину грудь – полдня нас по лесу гонял, на глаза даже показывался. Только стрелы его не берут. Может, оборотень он? – Мал почесал грудь под окладистой бородой, и зашагал прочь.

Шестнадцатый – год в жизни особенный. Остаются позади детские забавы. Руки наливаются силой, приучаются к ремеслу. Начинает проклёвываться борода. Сердце замирает в ожидании чего-то неведомого. В это время человек похож на лист бересты, уже расправленный, вынутый из-под спуда, но ещё не тронутый писалом. И только от самого человека зависит, что будет в конце концов записано на этом листе.