Елизавета Хейнонен - Три мышкетёра

– Доктор, он просит пить. Что ему дать?

– Ничего. Ему нельзя ни пить, ни есть. Если его будет мучить жажда, можно время от времени смачивать ему губы влажной салфеткой.

Маркиза вышла, чтобы проводить доктора. Когда она вернулась, в лапке у неё был небольшой серебряный поднос. Она поставила его на столик в ногах дивана, и я разглядел мисочку с водой и несколько марлевых тампонов, которыми она по совету врача, видимо, собиралась смачивать мне губы. Маркиза пододвинула кресло, стоявшее у камина, поближе к дивану, и села. Притворившись, что я опять впал в беспамятство, я незаметно наблюдал за ней. Какое-то время маркиза сидела, думая о чём-то своем. Судя по горестно опущенным уголкам её губ, мысли её были печальны. Неожиданно она накрыла мою лапу своей нежной лапкой и несколько раз провела по тыльной стороне моей ладони. Этот ласковый жест тронул и удивил меня. Я понимал, что маркиза не могла не узнать в раненом рыцаре своего избавителя, и всё же её поведение было более, чем странным. В её проникнутых нежностью жестах, в том, как она смотрела на моё измождённое лицо, мне чудилось нечто большее, чем простое сострадание сердобольной мыши. Я был готов поклясться, что она смотрела на меня с любовью!

Мне вдруг захотелось почувствовать прикосновение её лапки на своих губах, и я прошептал:

– Пить!

Маркиза смочила тампон водой из мисочки и осторожно поднесла к моим губам. Её нежные прикосновения повергли меня в состояние, которое мне трудно описать. Я бы назвал его блаженством, если бы к нему не примешивалось чувство стыда за вынужденный обман. Когда моя прекрасная сиделка подняла на меня свои бездонные глаза, и я увидел в них слезы, сердце моё отчего-то тоскливо заныло. Оно словно уже тогда знало, каким будет конец у этой истории.

Через некоторое время я почувствовал, что меня начинает клонить в сон. Однако спать было нельзя. Я боялся, что, повернувшись во сне на бок, могу свернуться уютным клубочком или, того хуже, захрапеть. Но дрова в камине потрескивали так убаюкивающе, что я незаметно для себя несколько раз погружался в сон, правда, тут же снова просыпался. Один раз меня разбудил горестный вздох, вырвавшийся из груди маркизы. В другой раз мне показалось, что она молится: губы её беззвучно шевелились, голова опущена, лапки просительно сцеплены на груди. Я бы дорого дал за то, чтобы узнать, о чём она думает и о чём молит богов, но, увы!, её мысли и чувства были для меня недоступны.

Видимо, маркиза так и просидела у моей постели, не сомкнув глаз. Утром я обратил внимание на то, как осунулось её лицо, а под глазами пролегли тёмные круги, как это часто бывает у мышей после бессонной ночи.

В десять часов пришёл доктор. Осмотрев меня, он сделал обнадёживающее заключение, что, раз я до сих пор не умер, то летального исхода, возможно, удастся избежать.

– Чудеса, да и только! Видимо, у этого сеньора очень сильный организм. Или у него была очень хорошая сиделка, – сказал он, бросив подозрительный взгляд на маркизу. – Ваше присутствие, должно быть, подействовало на раненого благотворно. И всё же я считаю, что ночью лучше спать, иначе вскоре у меня вместо одного пациента будет два.

– Больному по-прежнему нельзя есть? – спросила маркиза.

– По-прежнему, – ответил злой доктор.

Мой желудок ответил ему голодным урчанием. Словно уловив исходящие от меня сердитые флюиды, доктор смягчился.

– Впрочем, вы можете вместо воды смачивать салфетку в мясном бульоне, – сказал он и откланялся, пообещав зайти ещё раз ближе к вечеру.

– Когда мне уже можно будет подавать признаки жизни? – спросил я его во время следующего визита. – У меня всё тело затекло без движения. Да и есть очень хочется.

– Это вам самому решать, – сказал доктор. – Я ведь не посвящён в ваши планы.

– А когда пациенты обычно приходят в себя после такого ранения?

– Обычно никогда. Но всякое бывает. Случается, что и выкарабкиваются. Хотя, глядя на вас, я бы отнёс вас к первой категории. Вид у вас и впрямь неважнецкий.

– Да я не спал всю ночь. Боялся выдать себя. И уже больше суток ничего не ел. К тому же постоянное женское присутствие меня несколько смущает.

– Я вас понял, – согласился войти в моё положение доктор. – Раз так, то разрешаю вам прийти в себя сразу после моего ухода.

Не знаю, что доктор сказал маркизе, но, когда она вошла в комнату, лицо её сияло. Я ещё какое-то время лежал без движения, потом медленно приоткрыл глаза.

– Кто вы, прекрасный ангел или дивная фея? – спросил я сидевшую подле меня маркизу тоном обольстителя, попавшего на Небеса после продолжительной болезни.

– Ни то, и ни другое, – ответила мышка. – Я маркиза Монт д’Ор.

– Так значит, я не в раю?

– К счастью, вы всё ещё на земле, но могли бы оказаться и в раю, если бы не доктор, которого привёл ваш слуга, – сказала маркиза, ни словом не упомянув о том, что сама провела бессонную ночь у моего изголовья.

– Но как вы здесь очутились, прелестное создание?

– Я здесь живу. Это мой дом.

– В таком случае, как здесь очутился я?

– Вас сюда принесли. Вы были смертельно ранены. Вы знаете, кто на вас напал?

– Нет, и даже не догадываюсь. Но мне кажется, я уже где-то слышал ваше имя.

Маркиза слегка покраснела. Видимо, догадалась о природе дошедших до меня слухов.

– Вещи не всегда такие, какими кажутся, – сказала она загадочно.

– А какие они на самом деле, эти вещи?

– Зачем вам это знать?

– Хочу оценить свои шансы.

– О ваших шансах мы поговорим в другой раз, – увильнула от ответа маркиза. – Доктор сказал, что вас не следует утомлять.

На следующее утро я пытался возобновить начатый накануне разговор, но маркиза не пожелала его продолжать. В остальном же она была по-прежнему ласкова и заботлива по отношению ко мне, с одной только разницей: она больше не брала мои лапки в свои и старалась не встречаться со мной глазами, словно опасалась, что я смогу прочесть её мысли. Иногда она улыбалась мне своей дивной улыбкой, и тогда сердце моё начинало учащённо биться по совершенно непонятной причине.

Впрочем, причина была как раз понятной, просто я сам отказывался признать, что случилось то, что не должно было произойти: я был влюблён. Я тосковал, когда она оставляла меня одного, и несколько раз даже притворно стонал, чтобы заставить её вернуться, а потом вновь с нетерпением ждал её появления, с замиранием сердца прислушиваясь к звукам за дверью: не услышу ли среди них стука её каблучков? Теперь я мог, не скрывая восхищения, любоваться её грациозными движениями, нежным изгибом шеи и отвечать улыбкой на её улыбку. В простом домашнем платье и без парика она казалась очень юной. У меня были заготовлены несколько комплиментов, с помощью которых я собирался завоевать расположение холодной красотки-маркизы, но сейчас они казались мне пошлыми и неуместными.