Наг Стернин - Ведьмы

Потвора оставила дверь отваленной для света. Слила гостю воды на руки, напоила медовухой, дала преломить хлеб. Усадила его против двери и села сама спиной к свету, положив на стол натруженные руки.

– Ну, милый, ты судья княжеский и советник и мудрая голова, но не боя́р, не воевода. Что тебе за дело до боевых мечей?

Олтух поглядел на ведьму хмуро: как-де ее речи принимать? Не за насмешку ли? Села она, вредная старушонка, как он понимал, спиной к свету нарочно, да просчиталась, однако, рожу ее скверную видел тиун преотлично, откуда ей, в самом деле, знать, что глаза у него – о-го-го какие глаза, молодой любой может позавидовать.

– Вижу, до меча тебе дела нет, – сказала бабка несколько озадаченно, – ну так и с чем же ты, милый, ко мне, древней старухе, пожаловал?

Тиун огладил бороду, поглядел на ведьму. Рожа ее была непроницаемая, сидела истукан-истуканом, глазами буравила. Тиун притворливо вздохнул.

– Да вот… как быть, не знаю. Дошли до меня слухи всякие об варяжьем об давнем на сей Погост находе, а приеду в Дедославль, сказывать стану, так ведь засмеют…

– А от меня чего хочешь? – спросила бабуля и явственно хихикнула.

– Удостовериться хотелось бы. Мне и самому не верится. Ладно – варяги, но серебро?

– И что серебро? – удивилась Потвора.

– Ну как же, – пояснил тиун, – его надо было назад, сюда притащить. И все за одну ночь.

– Зачем? Уж серебро-то можно до поры и в лесах спрятать.

– Положим, – не сдавался тиун, – положим, все так. А идол? Его уж утром после налета во рву не было. Стало быть, сперва идола припрятали, а уж после вдогон за находниками пошли. Или я не прав и слова мои глупые?

– По-видимости, не глупые.

– И как же все это успеть? Сколько в нем, в идоле, пудов, знаешь? Хотя, что это я, кому ж еще и знать, как не тебе?

– И эта задачка детская. Внучка придет, спроси у нее, как тяжкое бревно или чушку каменную из ямы вынуть и в другое место перенесть, да чтобы споро и не корячась. Она тебе и объяснит. Всего и дела-то, тьфу.

– Может, и варягов перебить тоже – тьфу?

– Ну, зачем же? – удивилась Потвора. – Варяги мужи серьезные. Сила. Всем боярам боя́р. Но ты умный, тиуны дураками не бывают, и потому знаешь, конечно, что не тот самый сильный, кто мышцей сильней, а тот, кто чужую слабость знает, а свою не объявляет. Не знают варяги леса.

Олтух потер руки удовлетворенно и сказал судейским противным голосом, на Потвору глядя уличительно:

– Ага! Признаешься, стало быть! Вы с бабкою да с матерью твоей варягов перебили!

– Разве я такое говорила? – удивилась Потвора. – Мы с тобой просто рассуждаем. Умозрительно и вообще. И я так понимаю, что нам обоим – ни мне, волхве, ни тебе, княжьему доверенному слуге, до судьбы тех ладожских разбойников, что люто безобразничали на землях великого князя всея вятической земли, дела никакого нет.

Олтух в смущении отвел глаза, помекал, похекал, откашливаясь, покрутил головой и в темени почесал. Скользкая бабуля. Что твой налим. Голой рукою не ухватишь.

– Дух у тебя в жилье травный, – сообщил он. – Такой сильный дух, аж голова идет кругом. И еще я думаю, ну, хорошо, ну, допустим, ну, перебили, вынули изо рва идола и спрятали, я не спрашиваю зачем, я спрашиваю куда?

– Мало ли? Лес велик. Было бы, что прятать, а духу травному как у ведьмы не быть?

– Да уж. Навар один чего стоит, а уж насушила добра! От травника дух за версту, да и в жилье над головой травы сплошняком висят, и на стенах, и вон, гляжу, под полатями козлы приспособлены под всякое коренье, а идола прятать в лесу, так это навряд, это надо быть круглым дураком, в лесу требы не прослужишь, какие в лесу требы, и выслеживать тебя не потребуется, сама тропу пробьешь. И вот еще я замечаю, злобу тут на тебя кое-кто имеет лютую, но что удивительно, при всей той злобе не горела ты ни разу.

Думаешь, идола сжечь боятся? – усмехнулась Потвора. – Оно так, идола сжечь боязно, но ведь и с Потворою связываться охотников не так уж, чтобы было много. А глаза у тебя хороши, мне бы такие, даже козлы с кореньями в эдакой темени углядел. Внимательный.

Олтух крякнул и цапнул себя за бороду в смущении.

Ну что, милый, кончились твои ко мне дела? Тогда давай обсудим мои. Пришел ты тайно, не с добром, вынюхать пришел и донести. Как уходить думаешь?

Глаза у ведьмы горели, как угли, взгляда от тех ее колдовских глаз оторвать было невозможно, а лицо ее оскаленное стало неким непостижимым образом вдруг к нему придвигаться и расти, и в том ее лице явственно проступили черты зверя хищного кровожадного. Олтух хотел ухватиться за меч, но руки его не послушались, лежали себе на столе, будто чужие. Внутри у Олтуха все затряслось мелкой дрожью, тело покрылось холодным липким потом, разум затопило ужасом. Но тут, на счастье его, Потвора вдруг насторожилась, зачерствела лицом и прислушалась. Взгляд ее ушел в сторону. Путы, сжимавшие тиуна, пропали. Он испуганно проследил ведьмин настороженный взгляд, всеблагие небожители, вот уж влип, так влип, кой леший дернул его в это дело ввязаться – откуда-то из-под полатей, нет, из-под пола, из глубины земли раздавались приглушенно утробные звуки, будто возился, вздыхая и чавкая, некто огромный, сырой и тяжкий. У Олтуха остатки волос встали дыбом.

Бабка споро поднялась. Лицо ее было нездесьное, жесткое.

– А ну-тко, милый, посиди немного один, я сейчас, и скользнула за дверь, только свет мигнул.

Олтух поднялся, выглянул наружу. Никого. Будто сквозь землю провалилась сквернавка окаянная или, скажем, улетела. Он вернулся в дом и присел на лавку. Домовой ей, что ли, чего сказал? Сорвалась с места, как собака за зайцем.

Дрожь внутри никак не проходила, вот ведь как напугала мерзкая людоедица! Желанье первое было бежать немедля, куда глаза глядят. Да ведь зазорно. Что ж он совсем, что ли, мокрая курица трусливая? Бабки дома не было, и никого не было, не воспользоваться таким случаем было бы уж вовсе глупо. Тиун еще раз выглянул наружу, потом постоял на пороге с закрытыми глазами, чтобы получше привыкли к темноте, и, гордясь мужеством, начал досмотр.

Справился быстро, благо опыт у него в этих делах был немалый, тиун все-таки. Да и, если честно, напрашиваться на неприятности с бабулей Олтуху не слишком-то хотелось.

Посуда у ведьмы была простая. Красивая, ладная, но глина, дерево. В сундуке-укладке кое-какая рухлядь. Ни идола, ни серебра ритуального, конечно, не видать, но на колоде-то насечки от топора! Стало быть, требы служатся тут, и в жертву приносится не петух какой заурядный, что ж по петуху топором тяпать? Делать было нечего, идол был в дому, и надо было лезть под полати. Страшно, жутко даже, но надо.

Тиун, торопясь, сдвинул в сторону козлы. Вот оно. И сразу было ясно, что здесь такое, и идол здесь, и серебро тоже здесь, под боком у домового или какой нечистой силы. В погребе лежит, и творило, тот погреб прикрывающее, вот оно, под носом.