Наг Стернин - Ведьмы

– Ну, правильно, ну, конечно, – сказал Бус укоризненно, приглашение к тайному разговору и есть самый повод для горло драть.

Брячеслав покраснел, стал оправдываться, что вот-де весь день его сегодня за безделье корят, а как он сам спешит делом заняться… Бус глядел на племянника с тоскливой безнадежностью. Княжич умолк, отвернулся и принялся в смущении щипать пушок над верхней губой. Бус покачал головой.

– Вот ты мне объясни, что ты сейчас делал? – допытывался он, увлекая княжича на пустынный мысок у впадения Серпейки в Нару.

– То есть как это? – удивился княжич. – На потеху глядел.

Бус уселся на полузасыпанное песком бревно, усадил княжича рядом, огляделся вокруг.

– Что-то Олтуха с первосветного солнышка не вижу. Никто бдительным оком не сверлит и в затылок не дышит. Прямо удивительно, – сказал он раздумчиво. – Неспроста это, помяни мое слово, неспроста. А насчет потехи я скажу тебе так: только бездельники могут на потеху глазеть, дельным людям это невместно, времени у них на пустоглядство нету. Вон емец, он глазел?

– А ты? Сам-то что же? Тебя от той потехи было лошадьми не оттащить.

– Тьфу ты, – рассердился Бус. – Не будь ты мне сестрич… Только потому и говорю с тобой, что учить тебя уму-разуму кроме меня некому. Для воеводы это не потеха. Это проверка боевой выучки гридей, понял? Самое что ни на есть воеводское дело. Нашел потеху. А твое княжье дело было дать обоим молодцам по чарке зеленого, да позвать градского к себе в дружину. Оно, положим, старши́на здешняя его не отпустят, самим нужен, но все увидали бы, что ты восхищен и удивлен, и поняли, что устоять против княжьего человека это есть о-го-го что такое, а не хухры-мухры. И вышла бы граду честь, дружине слава, а тебе народная любовь. Такое людьми не забывается.

Княжич сидел в задумчивости, жевал сухую травинку и смотрел в сторону Веселого острова. Бус оглянулся, так и есть, на берегу давешняя красавица мыла что-то в Нарской воде, и юбки ее были на сей раз высоко подоткнуты. Бус вздохнул. Не об том бы думать сейчас племяннику, нет, но – молодой, а девка и в самом деле хороша до слов нет: ногами длинна, плечами полна, шея точеная, кожа – кровь с молоком, а уж грудь под рубахой колышется, так это такая грудь, что, всеблагие боги свидетели, этой грудью бы как тараном ворота градские вышибать. И лицом хороша, с того лица только мед пить.

Княжич выплюнул травинку, усмехнулся невесело.

– Княжье дело… Не смеши. На что мне народная любовь, когда один ты еще и считаешь меня за княжьего восприемника, и не спорь со мной. С чего бы иначе всему двору крутиться возле княгини молодой, змеи полянской киевской, и пятки ей, змее, лизать?

Бусу стало стыдно. Выходит, не княжич, а сам он, старый лешак, на девку пялил бесстыжие глаза, княжич же думал думы своевременные.

– По всем вековечным родовым законам восприемник княжеству ты, твердо сказал он. – Не нами заведено, не на нас и кончится.

– Ой ли? – снова усмехнулся княжич. – Змея полянская ищет княжения для сына своего, всечасно в уши супружеские скребется: в иноземных-де краях власть от отца к сыну переходит, и в Киеве-де такое уже в обычае, а старшим-де в роду в это дело семейное встревать невместно.

– Но сам-то князь-батюшка власть получил после деда твоего как старший в роду. Что ж он ее отцу твоему не уступил, если от отца к сыну?

– Когда это было! Тому уж сорок годков, все давно быльем поросло. Дернула нелегкая его, старика, жениться на молодой. Она и раньше-то вертела им, как хотела. А теперь, когда свалила его Морана ударом и обездвижила, совсем сделалась в Дедославле полновластная хозяйка. Кого хочет, того лишь и допускает перед княжьи очи, а кого не захочет, так и не пустит, будь ты хоть ближний воевода или наследник княжьей власти. Получи из уст ее приказание и убирайся исполнять, не рассуждая, а откуда кому знать, отдавал князь тот приказ, или сама она все придумала? Вот погоди, вернемся, а на престоле дядюшка мой малолетний в пеленки гадит. Попробуй спихни его оттуда, когда все вокруг против тебя, и дружина старшая боярская против, и варяги, и торговые мужики.

Бус молчал. Что сказать, как утешить племянника, если это есть чистая правда, да и та не вся? Варягам малолетка на престоле – вольная воля, бояра́м с торговыми мужиками родовые законы костью поперек горла. А для полноты этой самой правды следовало вспомнить и о Кие, князе полянском Киевском. Э-эх, жизнь наша… а племянник смотрел с надеждой, молил глазами: ну, скажи, скажи что-нибудь, опровергни, и Бус сказал, стараясь, чтобы голос звучал решительно и твердо:

– Старшая дружина! Одно название в них и есть от слова бой. Подумаешь, бояры́! Что они могут, кроме как красоваться в стольном граде на красивых на покупных лошадях, да на княжьих советах с умным видом брагу хлестать, пока мои парни, по земле мотаясь, мечами звенят? Если хочешь знать, любой гридя из моей дружины тех лучших бояро́в стоит двух, а то и трех. Уж мои-то коней себе добывают в бою, а не за деньги покупают, тьфу! Варяги – да, воины, а бояры́ эти, тьфу, тьфу и тьфу на них, вот и все.

– Ты забыл, – сказал княжич тихо. – Ты про Кия забыл, а она ему, Кию, сестра… Слушай, что там за дело с болотным Погостом, что за история с находниками, кем перебиты, и отчего тот Погост на старом месте не восстановлен? С чего бы Облакогонителя здешнего Олтух в сторонку посреди пира волок для шепотных бесед?

Бус обрадовано взглянул на Брячко. И не потому, что рад был смене разговора, нет. Молодец племянник. Стало быть, не только медок попивал он на по́честном пиру, ушки держал на макушке.

– Сам толком не знаю. Дело тайное, давнее. Только, думается мне, варяги эти не ладожские находники. Находники как: набегут на беззащитные грады, пограбят и назад, пока дружины княжьи не перехватили и не намяли бока. Погост этот был сильный, богатый и жил самомышлением, а не княжьей волей. Даже дед твой, а его тишайшим звали не льстя, и тот, бывало, ярился и грозил прислать в Серпейский град посадника с дружиной, а сбор дани у Погоста отобрать вообще. Ну а уж когда братец его меньшой на престол княжеский уселся… как вокруг такого дела шепоту не быть, если тот шепоток звенит серебром.

– Не все я разобрал, – сказал княжич раздумчиво, – но так у них получается, что варягов перебили уцелевшие волхвицы с болота. Полагаешь, нарочно оговаривают, или что?

– Олтух калач тертый. Он бездельные речи слушать не будет. Ах, жалко я с тою Потворой не поговорил. Неспроста, я думаю, этот Дедята именно мне меч подсунул, к разговору со старухой подталкивал… А что до престола, то считал ты плохо. В Дедославле весь черный люд за нас. Роды низовые тоже старинным обычаям привержены, люди тут простые, суровые, чуть что – топор в руку, и ваших нет. Младшая дружина, низовые роды да Дедославский черный люд… не горюй, сестрич, поглядим еще, кто кого.