Наг Стернин - Ведьмы

Собеседники встали и, увязая сапогами в песке, пошагали прочь. А лежавшая за бревном… то ли куча хвороста, то ли… да леший ее знает, что такое, вдруг развернулась и оказалась Лелей. Неподвижные глаза ее полыхали синим огнем. Что, бабуля, ждешь ли от неумеки бестолковой такого рассказа?

В висках стучало. Затылок будто кто придавил тяжкой потной ладонью. Олтух нащупал кольцо на твориле, навалился, откинул его в сторону и тут только понял, что глаза его плотно зажмурены, сил их раскрыть нету, а сердце бьется прямо в горле, будто хочет выпрыгнуть наружу. Ну, все. Ну, конец. Ухватят его сейчас силы нечистые, сволокут в вертепы смрадные подземные кощные на заклание, на Ящера-Кощея, подземного владыки, злое пирование… Однако все было тихо, никто его за шею не хватал и живота ему не резал. Олтух осторожно приоткрыл глаз. За отваленной крышкой глубоко в землю уходил срубный колодец, почти доверху заполненный темной водой, ни серебра, ни идола не было здесь и в помине ни сейчас, ни вообще когда-нибудь. Олтух перевел дух, вытер со лба испарину, наклонился, вгляделся. Сбоку из сруба с разных уровней выходили в тот колодец трубы, из коих сочилась в него вода, а в самую большую утекала та вода прочь. И смех, и грех, обыкновенное волхебство, понятно теперь, отчего стоит Погост среди болот, а сухо в нем, как в граде на горе. Из-под всех построек по трубам собирается вода в сей колодец, а из него по трубам же утекает в ручей, и та тухлая вода, что хотел он испить по дороге, была, верно, отсюда. Нет, не найти ему ни серебра, ни идола, до него тоже, верно, не раз искали люди неглупые за сорок-то лет.

Вода в колодце дрогнула, колебнулась вниз-вверх, глухо и неприятно забулькал, забормотал кто-то подводный. Снизу всплыл и лопнул, разбрызгивая мелкие брызги, огромный воздушный пузырь. Олтух опомниться не успел, как оказался на пороге. Аж взмок весь. Ну, дела. Водяной, что ли, у ней в том колодце шалит? Приближаться к колодцу было жутко, но и оставлять его открытым было бы уж вовсе глупо. Бабуля была пострашней водяного. Тиун осторожно подкрался к колодцу, торопясь, накинул творило, сдвинул на место козлы и с трепещущим сердцем плюхнулся на скамью у стола. И вовремя. У двери мелькнула тень, и в дом вошла Потвора.

Да нет, не вошла. Как вихрь ворвалась и сказала с порога жестким голосом:

– Ну, не скучал ли ты, милый, тут без меня? Или, может, скучать тебе было некогда?

Глаза у ведьмы вспыхивали в темноте кошачьим желтым огнем, а уж улыбалась она и вовсе по-людоедски. Олтух и рад был бы ответить, да пусто стало в голове, будто выметено, никакой завалящей мыслишки, а горло пережато насмерть, так пережато, что ни вздохнуть, ни дух перевести.

– Леля, – позвала старуха. В дверь проскользнула девчонка, видно, ведьмино отродье. – Ну-кося, поднеси гостю чарочку зеленого, сомлел он у нас, обмер.

Девчонка нырнула за печь и вынырнула с обратной стороны уже с подносом в руках. На подносе были чарка, солонка с солью и калач. Девчонка плыла к тиуну будто и земли не касаясь, прямо над подносом нестерпимо горели синим огнем ее неподвижные огромные глаза. Олтух ухватил дрожащей рукой чарку, опрокинул в горло и судорожно глотнул. Зеленое было лютой крепости, аж закашлялся тиун, аж слезы полились из глаз, а когда очухался, оклемался, то увидел с несказанным ужасом, что чарка, из коей пил он зеленое травное, и кою сжимал до сей поры в непослушной руке, чарка та была из чистого тончайшей византийской работы серебра, и солонка, и блюдо тоже из серебра, а глаза ведьминого отродья заполонили весь дом, не оторвать взгляда, глаз не отвести, серебро кажут, ну все, живым не уйти.

– Ну-ну, не пугайся так-то, не надо, – сказала Потвора, коли поладим, так и пойдешь себе, – а девчонка обошла тиуна со спины и уселась сбоку, впилась глазищами, маленькая, страшненькая, змея-змеей.

– Зачем я тебе? – хрипло спросил тиун, стараясь устроиться так, чтобы не видеть безжалостных девчонкиных глаз, но взгляд ее змеиный и с затылка жег, въедался в голову, путал мысли.

– Пришло время правду узнать в стольном граде о восприемнице Погоста старого Потворе. Кому служишь?

– Князю.

– Не пустословь. В тереме княжьем Мары хозяйничают, да и сама Морана Костлявая вот-вот косою зазвенит.

– Откуда знаешь? – изумился Олтух.

– Сорока на хвосте принесла. А на мой вопрос ты лучше по своей воле ответь.

Тиун молчал. Змееныш сказал скрипучим голосом:

– Баба, дай-кось мне спросить. Он у меня живо заговорит.

Олтух содрогнулся, а Потвора строго погрозила девке пальцем:

– Не встревай. Он нам в друзьях нужен.

– Княгине, – пробормотал Олтух торопливо. – Княгине служу.

– Это жаль, – раздумчиво сказала Потвора как бы себе самой. – Не тот ты человек, и сразу было видно, что не тот, лучше бы Бус, что ж это меч мой ему не глянулся? Ну да ладно, кто пришел, тот и послужит. А поведай-ка ты мне, милый, чью руку у вас там держит волхв верховный Любомир?

– Как тебе сказать… Примечают умные люди, что частый он гость в дворцовых покоях на княгининой половине, и не только днем, но я тебе ничего не говорил, это тебе тоже сорока принесла.

– Полагаешь, воспротивится воскняжению Брячеслава-княжича?

Олтух криво усмехнулся, пожал плечами.

– Ну, что же, это хорошо. То есть, хорошо, что ты мне не врешь. И что княжичу помощь нужна, это тоже хорошо. Кто ему эту помощь окажет, кроме меня?

Олтух так удивился, что даже бояться позабыл.

– А тебе что за корысть до великого княжения?

– Ишь ты, совсем, видно, оклемался, коли о корысти заговорил, – рассмеялась Потвора. – А корысть моя простая: все на свете должно вершиться по идущим от пращуров родовым установлениям. Есть великий славянский род вятичей. И должен быть при нем родовой Погост, что служит Роду – единой и неделимой купности славянских богов и людей…

Потвора взглядом остановила дернувшегося было Олтуха, и слова его замерли на губах, не родившись.

– Все должно служить Роду. И Погост тоже Роду. Бабка умирала, закляла мать, мать перед смертью – меня, а я вот на внучку наложила зарок, коли сама не свершу заклятого, чтобы жизнь она положила за возвращение Погоста на прежнее намоленное место. Сюда. Под верховной старопогостовой волхвицы руку. Чтобы снова стоял на капище идол Рода четырехликий превыше всего. А твоя корысть в том, чтобы по мною сказанному делать. Будет тогда над тобою вечное благословение всеблагих и моя благодарность, а она, благодарность моя, серебром поет. Не будет богаче тебя человека до самого Царьграда, есть будешь с серебра и пить с серебра же.

– И что мне для этого надо сделать?

– Шепнуть княжичу на ушко, что берется старая ведьма Потвора посадить его на дедич трон.