Марк Рабинович - Чудотворцы

Ночь прошла спокойно, но инженеру не спалось. Под утро, так и не выспавшись толком, он вышел из лагеря на край рощи справить нужду. Как всегда в последнее время, думы его были спутаны. Ничего хорошего не вспоминалось, и он просто отбрасывал любую мысль, боясь того, до чего может дойти размышляя. На поле за деревьями лег туман, и он бездумно смотрел в этот туман, думая, что так ведь можно и утонуть, если и не телом, то душой. Наверное, у входа в царство мертвых лежит такой же туман. Он очищает тело, смывает заботы жизни, успокаивает, убаюкивает, уводит прочь от страданий. Как хорошо! Но насладится этим состоянием ему не дали. Из плотной стены тумана показалось острие копья, потом второе и третье. Осторожно, медленно, и предельно тихо оттуда начали выходить бородатые, вооруженные люди. Иудеи, подумал Публий, надо бы поднять тревогу. Но еще мгновение назад ему было так хорошо, и так не хотелось нарушать такую покойную тишину. Однако ее нарушили другие.

Внезапно тишину разорвал рев труб, множества неистовых фанфар, мгновенно изломавший на куски не только саму тишину, но и туман. Иудеи не атаковали, не неслись толпой и не шли строем. Нет, вместо этого они трубили, и это было страшнее всего. Очнувшись, Публий бросился обратно в лагерь. В лагере творилось неописуемое: сталкивались люди, кони, повозки, куда-то пробирался обезумевший слон, круша все на своем пути. Выбежал голый Никанор, в одной только набедренной повязке, судорожно размахивая мечом и истошно вопя в попытках выстроить фалангу. Наконец, ему удалось построить нестройную, колеблющуюся, непрочную стену из случайно пойманных им людей. Полуодетые гоплиты стояли плечом к плечу с испуганными пельтастами, а между ними настороженно озирались пестро вооруженные пехотинцы из разрозненных частей. Туман совершенно разошелся, и на опушке леса появилась первая линия иудейского войска.

– Как они здесь оказались? – произнес удивленный голос сзади Публия – Ведь Горгий пошел на их лагерь, а они здесь…

Вражеское войско медленно двинулось вперед. Евреи тоже не сомкнули "стену щитов" и, казалось, шли разрозненной толпой, вот только было в этой массе какое-то неизъяснимое единство, как будто что-то невидимое объединяло иудеев. Внезапно, линия их войска замерла на мгновение и раздался раскатистый, продолжительный грохот. И снова завыли трубы…

– Братья! – заорал кто-то в строю – Они же щиты бросили!

– Это смерть! – закричал еще кто-то, и его крик подхватили – Смерть! Смерть идет!

Первая линия сирийцев заколыхалась, дрогнула и рассыпалась. Одни в панике бежали назад, другие пытались их удержать, третьи замерли от страха, глядя на неподвижные пока ряды врагов.

– Баллисты! – послышался над ухом Публия крик стратига – Устанавливай баллисты.

Надо делать свое дело, подумал Публий. Сгрузить баллисты с повозок не займет много времени, а тренированные помощники соберут их за считанные хрононы. Потом положим в ложки заранее приготовленные железные шарики и смертоносные заряды помчатся навстречу врагам, убивая тех, кто хочет убить нас. Как хорошо! Как здорово! И вот он, Публий, бывший самнит из рода Коминиев, бывший римский неофит и бывший понтифик, не надеющийся более ни на продолжение рода, ни на какое-либо счастье в этой жизни, да и самой этой жизни не желающий, будет убивать тех, кто мечтает дожить до старости, увидеть детей и внуков, вкусить радости жизни. Зачем? И он присел, прислонившись к одной из своих повозок, с бессмысленной улыбкой на лице уставившись куда-то ввысь, но и там ничего не видя. Поэтому он не заметил, как полуголый Никанор, злобно оскалившись, замахнулся было на него мечом, но был тут же сметен толпой обезумевших селевкидов. Не видел он и бегущих в панике гоплитов, пельтастов, наемников, работорговцев, лошадей и слонов. Все это проносилось мимо него как последнее суетное движение совершенно ненужной ему жизни. Так прошла вечность, а может и две вечности…. И только, когда вокруг него уже не было слышно топота бегущих ног, он опустил глаза и, заметив, что сжимает в левой руке легионерский шлем, отбросил его в сторону. Теперь послышались тяжелые шаги неторопливо идущего то ли очень грузного, то ли тяжело вооруженного человека. Нехотя, почти через силу, он снова поднял голову.

К нему подошел иудей в гоплитских доспехах, но без шлема, поэтому Публий сразу узнал в нем одного из братьев Хашмонеев. Не доставая меча из ножен, тот спросил:

– Один из пленных говорит, что ты отказался сражаться. Это правда?

– Нет! – прохрипел Публий.

Сейчас он желал только одного – чтобы все побыстрее закончилось и, поэтому, закричал:

– Я сражался! Я убивал вас! Я убил многих!

Хашмонай схватил его жесткой рукой за подбородок, задрал ему голову так резко, что щелкнули позвонки и посмотрел в глаза. Казалось, глаза иудея пронизывают его насквозь, проникая в самые сокровенные мысли. Наверное так луч Фаросского маяка пронзал мрак александрийского побережья.

– Шакран 12 12 Лжец (иврит). ! – засмеялся воин, и повторил по-гречески – Ты лжешь. Почему ты не сражался?

– А зачем? – тихо сказал Публий.

Хорохориться ему расхотелось, теперь все на свете было ему безразлично. Все равно убьют, решил он, и эта мысль почему-то была приятна. Я схожу с ума, тут же подумалось ему, но и это не вызвало никаких эмоций. Его грубо схватили, подняли на ноги и кто-то, смеясь, нахлобучил ему на голову его легионерский шлем. Шлем сидел криво, вид у него, надо полагать, был самый дурацкий и теперь смеялись все вокруг, но Публию было все равно. Казалось, все это: смех иудеев, их победные крики, стоны раненых сирийцев и истошные вопли добиваемых, все это происходит не здесь и не с ним. Так он стоял, безучастный и безразличный ко всему, пока его не подтолкнули острием копья, заставив идти куда-то, не все ли равно куда…

– Чего вы тащили эту падаль? Прикончили бы сразу и всех делов.

– Вот ты и прикончи. Только, чтобы без страданий, как Господь повелел. У тебя на мече зазубрины есть? Если нет, то значит ты в бою и не был. А если есть, то не можешь его зарезать, неправильно это.

– Я его мясо есть не собираюсь, так что мне зазубрины не помешают. Кстати, вот они, мои зазубрины, давай померяемся, у кого больше…

Оказалось, что он немного понимает язык иудеев, очень похожий на арамейский, вот только окончания слов звучали по иному. И все же, с пятого на десятое, можно было разобрать незамысловатые шуточки воинов, посмеивающихся над плененным врагом. Он огляделся. Его никто не охранял, но и убежать не представлялось возможным, так как его посадили на землю в самой середине лагеря мятежников. Здесь горели костры, тянуло запахом очень вкусной похлебки, а может, он просто проголодался. Публий непроизвольно облизнулся, он был готов погибнуть от меча, но в его планы не входило умереть с голоду. Какой-то сердобольный воин протянул ему разбитый черепок и показал на котел, из которого шел соблазнительный пар. Инженер зачерпнул густое варево и стал жадно хлебать его через разбитый край. Насытившись, он огляделся и насторожился. Похоже, подумал он, сейчас будет решаться моя судьба.