Марк Рабинович - Чудотворцы

Прекрасно, подумал Публий, но это всего лишь пять сотен из сорока тысяч гигантского войска. Сейчас подойдут задние фаланги, они сомнут и Сефи и его людей. А его руки уже послушно тянули упор метательного механизма назад, поднимая траекторию.

– Выше, выше поднимай! – кринул он Ниттаю.

Тот лишь отмахнулся – упоры его балист давно были переведены в крайнее заднее положение. Не дожидаясь команды инженера, обе баллисты дали залп одна за другой. Последней выбросила свой заряд баллиста Публия. Острые камни Иудеи понеслись по крутой дуге туда, где за облаком пыли угадывались атакующие свежие фаланги. Попал или не попал? Думать об этом было некогда. Публий заводил механизм, дергал тугой рычаг и снова заводил. Он не следил за ложкой, но она всегда была кем-то наполнена: воистину эта земля была щедра на камни. Потом время для него перестало быть непрерывным и разбилось на куски. Вот прибегает Ниттай и кричит, что у его баллисты перебиты торсионы. Да что же он врет, ничего они не перебиты, лишь связаны какими-то кривыми узлами, а костяшки пальцев у него, у Публия почему-то все в крови. Вот молодой парень, помощник Ниттая (как бишь его? неважно!), пытается вытащить дротик, застрявший в спусковом механизме. Дротик поддается и баллиста наконец выстреливает свой заряд, а парень (как же его звали?) падает с другим дротиком в спине.

Оказывается к ним приставлена охрана (наверное, Сефи постарался), и эти парни выстроили жидкую стену копий вокруг его баллист. Потом происходит что-то, не сохранившееся в памяти, и теперь все они почему-то стоят выставив вперед копья. Сефи тоже здесь, а его топор куда-то пропал, и он держит в руках кавалерийское копье, наверное, выроненное гетайром. Он, Публий, оказывается тоже держит копье, держит неумело, и Ниттай поправляет его левой рукой, а правая рука у Ниттая вся в крови, и кисти на ней нет. Люди с копьями снова образуют круг, и это правильно, потому что кругом враги. Они всюду: и слева и справа, и ниже и выше по склону. Потом происходит еще что-то, и уже невозможно понять, где свои, а где враги, а он держит в руках две половины своего копья, разрубленного чьим-то ксифосом. Потом на него наплывает оскаленное лицо сирийца в бронзовом пилосе, сосредоточено целящегося своим копьем ему в горло. Ох, как трудно увернуться, но это необходимо, а он еще и пытается отбить неотразимый удар обломком своего копья. Вроде бы ему это удалось, но когда он обжег ухо? И почему он, Публий, лежит, и почему, во имя всех богов, селевкид в пилосе такой тяжелый? Он с трудом выбрался из-под тела убитого не им врага и окинул замутненным взглядом поле боя. Здесь больше не было ни хилиархий, ни фаланг, а была одна большая бойня, в которой многочисленные сирийцы добивали оставшихся иудеев. Несколько селевкидов, белые линотораксы которых стали красными от крови, медленно шли ему навстречу, размахивая мечами и плотоядно скалясь. И тут раздался рев…

Вдоль склона быстро двигалась волна людей. Они не шли, а бежали, да нет – они неслись с бешеной скоростью, а ведь раньше Публий и не предполагал, что вооруженные воины могут бежать так быстро. Одни держали в руке копья, другие размахивали мечами и секирами, только щитов не было ни у кого. А впереди всех мчались пятеро братьев-маккавеев, образовавши клин как и тогда, в Модиине, два года назад. Только сейчас этот клин не отступал, а яростно атаковал, и его острием был не покойный Маттитьяху, а Иуда Маккаби с секирой в руках. Эта атака было похоже на кавалерийскую своей страшной мощью движения, и, так же как и кавалерийскую, ее трудно было остановить. Ее и не смогли остановить, ведь у сирийцев уже не было непробиваемого строя фаланг, разбитого машинами Публия и атаками трех хилиархий. Волна накатилась, и семь тысяч воинов Иуды врезались в толпу сирийцев и начали убивать…

Много позже, после того как армия Лисия бежала, а войска маккавеев продвинулись до самого Гезера, Публий узнал подробности битвы. Их рассказал ему Ниттай, пришедший проведать инженера в Модиине, где строились теперь новые боевые машины. Баюкая свою ноющую руку, он поведал, что фаланги слева и справа остановили их скорпионы, выстреливая залп за залпом своими короткими железными жалами, пока селевкиды не разбили их, а прислугу буквально разорвали на части. Того парня, что вытащил цепочки "ежей" и остановил гетайров, нашли с разбитой лошадиным копытом головой, а в руке у него мертвой хваткой был зажат последний из канатов. Имени парня даже Ниттай не знал, а спросить теперь было не у кого.

– Ты оставишь меня у себя? – спросил Ниттай напоследок – Я ведь могу воевать и левой рукой.

– Оставлю, если не будешь занижать прицел – проворчал инженер, и оба рассмеялись.

Сам Публий отделался довольно легко: копье скользнуло по шлему, подаренному ему Перперной и лишь разорвало ухо. Лекарь заверил его, что оно срастется, хотя уши теперь будут разной формы. Так прошла неделя, пошла вторая. Публий не находил Шуламит в Модиине, но не решался о ней расспрашивать и сам себя презирал за эту нерешительность. Ну что плохого в том, что муж пытается узнать о своей жене? Но он боялся… Наверное он боялся узнать, что тот тихий шепот в ночи был всего лишь шумом ветра, и он напрасно остался жив в Бейт Цуре.

Однажды, на рыночной площади, памятной ему по первому дня восстания, Публий встретил вездесущего Агенора, как всегда веселого и довольного собой.

– Привет, Публий – заорал он еще издали – Слышал про твои подвиги и восхищен.

Публий не считал подвигами стрельбу из баллист и лежание под трупом сирийца, но возражать не стал. На рынке, как раз там, где бился в агонии раненый слон, нашелся прилавок с вином и они не торопясь распили небольшой кувшинчик. Публий обратил внимание, что бывший эллинист продолжает разбавлять в меру, но пьет умеренно, и его веселое настроение не зависит от количества выпитого.

– Ну а как твое рабство? – ехидно спросил Агенор – Будешь ждать седьмого года или уже поумнел?

Про седьмой год Публию приходилось слышать, но раньше его это мало интересовало, ведь он не собирался прожить и месяца. Хотя, правду сказать, его первоначальное намерение слегка изменилось, шел уже второй год этого необременительного рабства, и, пожалуй, ему стоило бы задуматься.

– На что ты намекаешь? – спросил он.

– А ты, я вижу, как был дураком, так и остался – ухмыльнулся Агенор – Ну ничего, еще есть время.

Он и на этот раз ничего не стал объяснять, а Публий предпочел не настаивать. В этот же день, правда поздно вечером, его назвали дураком еще раз. На этот раз это была Хайа, жена Симона. После вечерней трапезы она отозвала Публия в сторону и без предисловий спросила:

– Ты когда последний раз видел свою жену?