Марк Рабинович - Чудотворцы

– В ночь перед битвой – ответил он.

– И как она? – непонятно спросила Хайя.

На это он мог только пожать плечами. Жена Симона всегда была для него такой же загадкой, как и ее муж. К нему она относилась ровно, как к незаметному и не слишком интересному родственнику. Он не мог припомнить, чтобы эта моложавая женщина с лицом сфинкса, обращалась бы к нему помимо хозяйственных дел.

– Понятно – также неопределенно сказала она.

По-видимому ей не все было понятно, и она задумалась и молчала довольно долго. Публий терпеливо ждал. Наконец, она снова заговорила и ее теперь ее голос звучал осторожно, в нем уже не было и тени прежней беспристрастности, зато было странное напряжение.

– Знаешь ли ты ее историю?

– Нет, госпожа, не знаю…

Обычно, в отличие от Симона, Хайя не возражала, чтобы ее называли госпожой, но теперь она поморщилась, и Публий осмелился добавить:

– … Но хотел бы узнать.

И опять какая-то тень пробежала по лицу женщины:

– Ну нет, пусть это тебе лучше расскажет мой муж. А ты не будь дураком и поинтересуйся.

На этом их разговор и закончился. А еще через неделю приехал Симон и велел ему собираться.

– Мы поднимемся в Ерушалаим – сказал он – По дороге будешь задавать вопросы. Надеюсь, у тебя есть вопросы?

Вопросы у него были, хотя самый главный из них он задавать не собирался, ведь Симон, при всей своей мудрости, не смог бы дать на него ответа. На него могла ответить одна женщина, но где она сейчас, Публий не знал. Их теперешняя поездка напоминала прошлогоднюю, но была и разница. Тогда верхом на двух мулах ехали добрый, разговорчивый господин и его верный раб. Казалось бы, ничего не изменилось, и он, Публий Коминий, по прежнему невольник Симона Хашмонея. И все же, что-то изменилось. Поэтому , на первом же привале он спросил:

– Как ты считаешь, я бился при Бейт Цуре как раб или как свободный?

– На этот вопрос можешь ответить только ты сам – сказал Симон не задумываясь.

Легко сказать, подумал Публий. У него пока не было ответа.

– Как мне это узнать? – спросил он, подозревая, что ответа не будет.

Симон задумался и задумался надолго, оценивающе посматривая на Публия, вероятно решая готов тот или еще нет. Наконец, он заговорил:

– Как ты думаешь, почему Эпифан хочет уничтожить нас? Было бы понятно, если бы в его планах было казнить зачинщиков, устроить пару показательных казней, разрушить храмы, стены городов, сжечь пару-тройку деревень для острастки. Но нет, он хочет убить всех: мужчин, женщин, детей, может быть даже овец и коз. Странное решение, не находишь? Ведь как ты, наверное, догадываешься, трупы не платят податей. И все же он решает – убить всех!

Он пристально посмотрел на Публия и резко выбросил:

– Почему?!

Тот сразу понял, что не должен, не может ответить пожатием плеч. Сделай он это, и Симон больше никогда не будет так пристально смотреть на него, останутся лишь безразличные, безучастные взгляды. Ему снова вспомнился Никандр и, толком не понимая, что говорит он произнес:

– Каждый сам себе стратиг…

Симон посмотрел на него с несомненным интересом, и у Публия отлегло от сердца, но в дальнейших словах маккавея прозвучало глубокое сомнение:

– Не уверен, что ты способен осознать, то что я тебе скажу, но, пожалуй, я рискну… Слушай… В нашей Ойкумене есть немало полисов, царств и империй, но всех их роднит одно – вера в богов. И совершенно неважно, олимпийцы ли это во главе с Зевсом, ваш римский Юпитер с семейством, или египетские Ра и Осирис. Некоторые из них всеблагие, а другие требуют человеческих жертв… Однако и это неважно. А важно то, что все они вершат ваши судьбы. Ну а если все уже решено на небесах или во дворцах, то можно жить легко и просто – все равно от тебя ничего не зависит. И вы живете просто, повинуясь воле богов или воле царей. О, как славно жить ни за что не будучи в ответе! Именно так рассуждают рабы!

– А вы, значит, единственно свободные – возмутился Публий.

– Мы тоже были рабами, рабами фараона и рабами самих себя – Симон пристально смотрел ему прямо в глаза – А потом, в один прекрасный день мы решили перестать быть рабами и ушли.

– И сразу стали свободными? – скептически произнес он.

– Нет, не сразу и не все. Некоторые из нас так и остались рабами, даже пройдя через пустыню. Просто свой Египет они унесли в себе…

У Публия опять начала раскалываться голова, но он заставил себя думать.:

– Как становятся свободными?

– Принимают на себя всю тяжесть мира… Берут на себя ответственность за Ойкумену, не ожидая этого ни от богов, ни от правителей. Да и разница между теми этими не так велика, ведь не случайно многие правители объявляли себя богами.

– А как же ваш Бог? Ведь у вас есть ваш Бог?

– Да, есть! И он может помочь, но не будет делать за тебя твою работу.

– Но ведь он всемогущ, верно?

– Думаю, да. Но и ты тоже всемогущ!

– Я?

– Ты пока нет. Но, полагаю – будешь, если возьмешь на себя всю эту тяжесть. Тот, кто отвечает за все должен быть всемогущ, просто обязан. Правда, это не всегда заметно.

– Я бы не отказался быть всемогущим.

– А вот это зависит только от тебя. Но это произойдет только тогда ты осознаешь свою ответственность за этот мир. Тогда и ты тоже сможешь творить чудеса.

Тут было о чем подумать, и Публий думал, думал долго, почти всю ночь и заснул лишь под утро. Плащ овечьей шерсти постеленный под дубом – не самая лучшая постель, но, как ни странно, ему удалось выспаться до того, как они продолжили свой путь. В этот раз Симон торопился и понукал своего мула, поэтому Публий не решился задавать вопросы на ходу. Это было не слишком удобно и он боялся не услышать ответов Симона, которые, почему-то, казались ему исключительно важными. К вечеру они заночевали около небольшой деревушки, в которой у Симона нашлись знакомые. Деревушка была маленькая и небогатая, да к тому же сильно разоренная селевкидами. Наверное поэтому в дом их не пригласили, а вместо этого разбили им простой, но просторный шатер на околице. В эту ночь им предстояло выспаться на ложах из мягких овечьих шкур, но Публию не спалось. Его опять мучили вопросы и, поерзав на мягкой постели, он поднялся на локтях и спросил:

– Значит если я чувствую ответственность за всю Ойкумену, то я и есть ее повелитель? Так? Это ты называешь всемогуществом?

– Помнишь ли ты… – задумчиво сказал Симон – Что ответил мне Маккаба там, над Потоком Серн?

Публий помнил… Иуда тогда сказал: "Мне не надо завоевывать этот мир. Он и так принадлежит мне…" Только теперь ему стали понятны эти слова. И столь же понятно стало ему намерение Антиоха уничтожить иудеев. О, он умен, этот повелитель огромного государства, намного умнее своих лисиев и птоломеев. Он-то видит, что не мечи и копья угрожают его владычеству. О, нет! Ему не дают спать идеи зреющие в этих головах этих людей, его беспокоит то чему учат в этих иудейских городах. Не допустите, о всеблагие боги Олимпа, молит он, чтобы эта зараза распространилась по моей империи. Кто будет мне тогда повиноваться? Значит надо разбить эти головы ногами моих слонов, и тогда ненавистные идеи умрут. И обязательно надо сжечь их города, чтобы не дать заразе расползтись. Вот откуда его кровавые планы. А подати? Подати будем выколачивать из послушных рабов… Рабов?