Игорь Адов - Младший сержант Алексей Крайнов

– Смотри, Лёш, из наших! У него мамка с папкой в гражданскую войну в Германию уехали!

– А чего сбежали? Буржуи? – переведя взгляд на немца, спросил Алексей.

– Найн! Найн капиталист! – замотал белокурой головой паренёк. – Майн родитель быль, жиль, на великий река Вольга! Он жиль, быль бауо! Крестьянин! – ломал язык парнишка. Русский ему давался тяжело, но общий смысл в речи улавливался.

– Они немцы обрусевшие были. К родне вернулись. А сам он помощник пулемётчика, тот, помнишь, с коробками, – толкнул Лёху в бок Красовитов.

– Помню, чё не помнить-то, не полгода прошло, поди! – недовольно пробурчал в ответ Лёшка.

– Это он твой расчёт положил, – показывая пальцем на опешившего Алексея, радостно затараторил друг. – Он, знаешь, сколько ваших набил?! Ого-го! А я ему помогал! Мы тоже пулемётчики!

– Криг, война, – опустив голову, грустно пожал плечами пленный.

Затем как-то незаметно перешли к разговору о доме. Хорст, так звали немца, с упоением вспоминал мамкины «штрудели», тушёную «кхоль», а Лёха, хоть и не понимал, о чём речь, радостно соглашался с главным: если еда мамкина, значит, обязательно вкусная.

Растрогавшись, рассказал историю о своих, раскулаченных и сгинувших неизвестно где родителях. Немец выразил сочувствие, пожелал Алексею после войны обязательно заняться их поисками. Слова его были приняты с благодарностью, и теперь уже Лёшка искренне выражал сожаление, что ненароком побил его боевых товарищей и чуть не убил самого. Был прощён. Пожали руки.

Хорст не без бахвальства показал Алексею дырку в складках кителя, чуть пониже отобранного ремня, проделанную Лёшкиной пулей. В предрассветных сумерках видно было плохо и чтобы убедиться в везучести собеседника, Лёхе пришлось просунуть в прореху палец. Затем, глянув на уснувшего в уголке окопа Димку, обсуждали и сравнивали жизнь деревенскую. Условия содержания скота, урожайность, надои.

В конечном итоге сошлись на том, что на крестьянах «земля держится», и… запели! Оказывается, Хорст знал много русских дореволюционных ещё песен, церковных псалмов, и, к Лёшиному стыду, не как он – лишь припевы да отдельные четверостишья, а полные тексты. Причём по-русски немец пел без акцента. По рассказам парня, в Германии они с папой служили в церковном православном хоре, и у Хорста был вокальный дар. Так говорил их церковный, немецкий батюшка. Для Лёхи, до недавнего времени употреблявшего слово поп только в насмешливой, обидной форме, серьёзность, с которой говорил о Боге и церкви Хорст, была непонятна, но, уважая человека, он готов был мириться и с его странностями. Тем более что свежи ещё были воспоминания о последней молитве комбата.

А пел немец, и, правда, замечательно. Так красиво, что принёсший завтрак для пленных фашистов казах-поварёнок полчаса просидел на корточках рядом с ними и, обняв руками тёплый термос с кашей, с растроганным выражением лица слушал переливчатый голос Хорста.

Приглашая пленных на завтрак, Лёшка поднял брезентовый полог землянки – помещение было пусто! В зарытое, забаррикадированное с вечера окно, прямо в лицо младшему сержанту Алексею Крайнову, било яркое, утреннее солнце. Кровь прилила к голове! С разворота пинок под дых немцу:

– Ты?! Сука! – Хорст свалился на дно траншеи и, свернувшись калачиком, снизу вверх, затравленно заглядывал в Лёхины глаза.

– Прости! Это мои тоффарищи, Алёша! Я быль дольжен! – наконец, справившись с болью, выдавил из себя не родные слова пленный.

Поварёнок, оттолкнув в сторону ставший не нужным термос, рванул от землянки прочь, оглашая округу воплем:

– Фашист вырвался!

Спавшие в ближайших окопах бойцы отреагировали на истошный крик беспорядочной пальбой в сторону противника. Моментально стрельбу подхватил весь батальон, добрых десять минут, почём зря, расстреливая драгоценный боезапас.

Всё это время, не обращая внимания на творившееся вокруг безумие, Лёшка сидел на дне окопа, с ненавистью уставившись на виновато опущенную, белокурую голову немца. В своей же голове мыслей не было совсем – звон стоял только.

– Товарищ политрук идёт, – уныло сообщил Димка Красовитов. Лёха нехотя поднялся.

Выслушав доклад, новоиспечённый комбат пристально разглядывал сидящего перед ним Хорста.

– Встать! – наконец приняв решение, яростно гаркнул на пленного комиссар.

Немец, затравленно оглядевшись, поднялся.

– Хер офицырын! Я сделяль дольг сольдатен! Алексея я обмануть! – поправив замусоленный, дырявый китель, гордо задрав подбородок, отрапортовал пленный.

Желваки на щеках политрука побелели.

– Долг? – Взгляд комиссара переключился на Алексея. – Где твоё оружие, красноармеец?! – Лёшка поспешно взял в руки стоявший прислонённым к окопной стенке автомат.

– Расстрелять фашистскую сволочь!

Брови Хорста удивлённо поползли вверх.

– Ви не сможете! Я кригсгефанене! Я военный пленный! – переводя взгляд с Алексея на замполита, искренне возмутился немец.

Сзади, у Лёшкиного затылка, щёлкнул взведённый курок пистолета. Мурашки противно пробежали по спине. Время остановилось…

– Я приказываю, – без эмоций, металлическим голосом, потребовал исполнения своего распоряжения политрук.

– Лёшка! Стреляй же ты! Стреляй! – зажав грязными ладонями уши, ныл из угла траншеи Димка Красовитов. – Товарищ политрук, обождите! Сейчас он сделает! Лёш, стреляй уже, а?!

– Стреляй, Лёша! – закрыв руками лицо, обречённо выдохнул немец.

Алексей отвёл затвор. Направив на Хорста автомат, чуть помедлил и… нажал на курок. Оружие дёрнулось короткой очередью – вгоняя, вминая в тело жертвы китель в районе солнечного сплетения. Вырванный пулей, острый осколок пуговицы глубоко впился в Лехину щёку.

Немец, не издав ни звука, медленно сполз по стенке окопа к ногам палачей. Завалился набок. По белой щеке его, из приоткрытого рта, подталкиваемая предсмертной икотой, пузырясь, бежала струйка густой, тёмной крови. Отбросив в сторону дымящийся автомат, Алексей опустился на колени рядом. Отрешённо размазав по руке кровь из раны на щеке, Лёшка, сравнивая, протянул свою испачканную ладонь к лицу только что убитого им человека: всё было таким одинаковым…

– Тошно, да?! А ты думал, мне легко было? – раздался над ухом жаркий шёпот замполита. – Так это фашист! А я… Всё! Этого закапать, и свободны! Охраннички, мля…

Рассказ о происшествии с пленными Алексей закончил заранее заготовленной фразой:

– Лучше бы он меня застрелил!

После долгой паузы задумчивый Володька Цепеленко задал другу пару уточняющих вопросов:

– Вот, допустим, прорыли немцы свой ход и увидели там спящего, ну, например, Димку. Как ты думаешь, долго бы они угрызениями совести мучились, прежде чем его придушили по тихому? Или, предположим, передумали они рыть, а решили через двери прорываться. Разве не Хорст твой первым бы на тебя бросился? А что потом? Связали и ушли? Они же не дураки – живыми вас за спиной оставлять…