Анджей Иконников-Галицкий - Сожженные революцией

Созданное стараниями Введенского, Красницкого, Тучкова и прочих Высшее церковное управление (позднее переименованное в Высший церковный совет, ещё позднее – в Синод) держалось только на благоволении ГПУ. Все это понимали. Верующие ненавидели «вецеушников», «живоцерковцев»; слово «обновленец» стало ругательным. Власти использовали раскол главным образом для того, чтобы лишить патриаршую церковь имущества и храмов (до девяноста процентов церковной недвижимости было передано «обновленцам») и иметь постоянный повод для репрессий в отношении духовенства, не признавшего обновленческой революции [274] Мы сейчас не касаемся иных сторон обновленчества – различных планов и попыток усовершенствования внутрицерковной жизни. Искренними обновленцами (такими как епископ Антонин Грановский или священник Константин Смирнов) было внедрено или намечено немало новшеств. Кое-что вошло в практику современной Русской церкви: например, чтение некоторых текстов в ходе богослужения на общепонятном русском языке. Всё это, однако, осталось теорией обновленчества, главное же направление практической деятельности заключалось в уничтожении патриаршей церкви под руководством ГПУ. .

Церковь была ограблена, но конфискованных ценностей оказалось гораздо меньше, чем предполагалось: всего на сумму 4 650 810 золотых рублей. На нужды помощи голодающим из этой суммы пошло, по разным оценкам, от пяти до сорока пяти процентов; остальное – Советскому государству. Да и помощь голодающим запоздала: хороший урожай 1922 года прекратил бедствие.

Зато репрессии развернулись вовсю. В 1922–1923 годах в Советской стране состоялись сотни судебных процессов по «церковным делам»; общее число привлечённых к суду – около десяти тысяч человек; общее число погибших – более двух тысяч (впрочем, иногда приводятся данные о количестве убиенных втрое-вчетверо большем). Заключены в тюрьмы или отправлены в ссылку шестьдесят шесть архиереев – половина епископата Русской православной церкви. (Ради справедливости отметим, что таким же гонениям подверглись и другие религиозные конфессии.) Обновленческая печать исправно клеймила репрессированных, а обновленческий Синод не стеснялся предавать анафеме наиболее видных из них.

Это, конечно, было предвестие ещё больших бед. Ход второй в многоходовой дьявольской партии.

В Петрограде 10 июня 1922 года начался суд над группой священнослужителей и мирян во главе с митрополитом Вениамином. 5 июля прозвучал приговор: Вениамину и ещё десяти обвиняемым – расстрел. (Тут, как и на московском процессе, число смертников равно числу апостолов, оставшихся после предательства Иуды.) Семеро были помилованы, митрополит Вениамин, архимандрит Сергий (Шеин), миряне Юрий Новицкий и Иван Ковшаров расстреляны 13 августа того же года.

Митрополит Вениамин, как мы помним, покровительствовал Введенскому, видя в нём талантливого соратника в противостоянии с безбожной властью. После казни митрополита пошёл гулять рассказ (может быть, легенда, может быть, правда): мол, Введенский, узнав о грядущем аресте своего покровителя, примчался к нему и, войдя в келью одновременно с гэпэушниками, попросил у владыки благословения. Вениамин ответил:

– Полноте, отец Александр, мы не в Гефсиманском саду.

Если это легенда, то она вполне равнозначна правде. Становится понятно, кто тот двенадцатый, чьё имя отсутствует в смертных приговорах.

Что касается самого Введенского, то ему предстоит прожить ещё двадцать четыре года. Он выполнит всю ту программу, которую преподнёс ему диавол в видении инока Серафима. Он сбреет бороду, разведётся, женится снова, ещё раз разведётся и женится. Обновленческим собором и Синодом будет возведён в сан епископа, архиепископа, митрополита. (Митрополит-троежёнец – наверное, единственный за всю историю православия. Впрочем, не будем придираться к мелочам.) После того как умрут или разбегутся все сколько-нибудь значительные деятели обновленческого движения, он станет (по сути дела, сам себя провозгласит) «первоиерархом Русской церкви». Возглавляемая им «красная церковь» растает, как весенний сугроб, но его жизнь все эти годы будет протекать в благополучии (семейные скандалы не в счёт) и материальном довольстве. Он будет выступать на диспутах (пока разрешено, до начала тридцатых годов) и произносить пламенные проповеди (до самой предсмертной болезни). У себя дома он будет музицировать и собирать картины (по большей части подделки, как окажется после его смерти). И умрёт, и будет отпет в храме Пимена Великого, последнем прибежище никому не нужных «обновленцев».

За эти двадцать четыре года будут расстреляны, замучены в лагерях, тюрьмах и ссылках епископы, священники, монахи, монахини, миряне, вся вина которых заключалась в верности Церкви Христовой. Сколько? Десятки тысяч, сотни тысяч? Точное их количество и поимённый список не ведомы никому – всех их знает только Бог.

А если бы не раскол 1922 года? Удалось бы красной машине в таких масштабах осуществить программу человекоубийства?

Оставляем этот вопрос без ответа.

Близ Новгорода, если подъезжать к нему со стороны Москвы, справа от дороги есть возвышенность, обсыпанная деревенскими домами. На вершине – церковь, маленькая, белая, как будто слепленная из снега или сахара. Деревня называется Волотово, а церковь – Успенская. Она была построена в XIV веке и расписана дивными фресками. Среди них имелось такое изображение – «Души праведных в руце Божией»: огромная ладонь, собранная горстью, как бы выходящая из сферы, из бесконечной дали, а в ней – маленькие человечки-головастики, круглоглазые, с умилённо приоткрытыми поющими ротиками. А со стороны, как будто от земли, к ладони летит ангел и на руках несёт ещё одну новопреставленную душу, как младенчика в пеленах, и душа тянет свои ручонки к Богу, растопырив пальцы, приоткрыв рот, зажмурив глаза. К Богу, к Отцу, в его тёплую животворящую руку, оставив страх, страдания и смерть…

Во время войны Волотово оказалось на линии фронта, два года пригорок методично расстреливала артиллерия; росписи погибли, разбившись на миллионы осколков. Сохранились их чёрно-белые фотографии и акварельные копии. В недавнее время постройка была восстановлена, собраны по кусочкам некоторые фрагменты фресок. Эта работа продолжается, и, может быть, образ руки Божией с душами праведных ещё явится из небытия.

В 1934 году церковь стояла надёжно и прочно между деревьями маленького кладбища. И даже ещё была действующей. Никто не припомнит точно, в какой именно день, но надо полагать, зимой, в декабре, а может, в январе, в сумерках, на грязновато-белых колеях ведущей в Волотово дороги появилась чёрная фигурка. Человек шёл, устало подволакивая ноги в стоптанных бесформенных ботинках. Человек шёл тяжело, несколько раз остановился на некрутом подъёме, отдыхиваясь с хрипом, отчего вокруг его головы возникало облачко пара. Роста он был чуть выше среднего, худ, нездорово бледен, одет в изношенное, затёртое по швам долгополое чёрное пальтецо. Длинные волосы, седоватая борода, шапочка-скуфейка на голове не оставляли сомнений: вот тащится недобитый попик. И, наверно, у малочисленных встречных его бедный болезненный вид вызывал бы жалость, а может быть, и классово-коммунистическую злобу, если бы не удивительные глаза: лучистые, разноцветные, правый крупнее левого и посажен чуть накось. Из этих глаз исходил свет, тихий и в то же время беспокойный, и озарял тонко прорисованное лицо, библейский нос, широко разлетающиеся брови…