Анджей Иконников-Галицкий - Сожженные революцией

Контуры следующих поколений предков едва выступают из тьмы прошлого. Дед вроде бы служил псаломщиком где-то в Новгородской епархии, происходил из кантонистов. Отсюда версия о еврейских корнях Введенского: в кантонистские школы с 1827 года поступали еврейские мальчики, рекрутированные на военную службу по указу Николая I. Однако в этих же школах обучались и солдатские сыновья, приписанные к военному ведомству. Среди кантонистов было много евреев, но кантонист необязательно еврей. Так что предание о предке-выкресте основывается скорее на особенностях внешности Александра Ивановича, нежели на биографических фактах. Заметим также, что в кругах модернистской богемы и в революционной среде существовала некая мода на еврейство. Александр Введенский в годы своей славы дышал богемно-революционным воздухом и вполне мог присочинить себе благородное происхождение от Авраама.

Вообще в его биографии до 1917 года не видим ничего необыкновенного. Был отдан в ту же отцовскую гимназию, окончил её в 1906 или 1907 году. Затем отправился в Петербург, поступил на историко-филологический факультет и в 1912 году окончил его по философскому отделению. По окончании университета женился. Обыкновенный путь, которым прошли тысячи провинциальных интеллигентов. Нет фактов, свидетельствующих о том, что витебский юноша чем-то выделялся из их рядов. Разве что тем, что был музыкален, хорошо играл на фортепиано, пел. Говорят, будучи студентом, посещал заседания Религиозно-философского общества – но ничем в нём себя не проявил [241] В 1911 году через газету «Речь» Введенский распространил анкету: «Верите ли вы в личного Бога…» и т. д., на которую дало ответы около 800 человек. На основании результатов опроса им была опубликована статья: Причины неверия. По данным религиозной анкеты (изложение причин и разбор их) // Странник. Духовный журнал. 1911, май. С. 669–682; декабрь. С. 705–729. В статье он упоминал о намерении Д. В. Философова, председателя Санкт-Петербургского религиозно-философского общества, разработать подробнее результаты анкеты, что является, пожалуй, единственным подтверждением факта участия Введенского в деятельности общества. Ссылки на эту статью обычно даются неверно, вслед за ошибочным и неточным упоминанием о ней у Левитина (Левитин А., Шавров В. Очерки… Т. 1 С. 10–11). Благодарю докт. ист. наук А. Э. Котова за указание на это обстоятельство. . Говорят, через это общество познакомился с Мережковским и Гиппиус – но нигде в дневниках рыжей Зинаиды не упомянут. Оно и неудивительно: кто он для этой высоко парящей столичной стаи? Всего-навсего студент с поповской фамилией откуда-то из захолустья.

Однако же огонь горел в душе этого юноши. Первые язычки пламени вырвались наружу, когда студент седьмого семестра восчувствовал в себе призвание к священнослужению.

(Но было ли это истинное призвание – голос Божий? Или желание человеческой души стоять ближе других к Престолу высшей власти? Будущее покажет. Когда созреют плоды.)

О том, как Введенский пришёл к такому решению, мы тоже узнаём от Левитина, то есть от самого Введенского и его свиты. И узнаём следующее.

С раннего детства он был проникнут необычайной верой. И вообще был необычаен. Замкнут. Задумчив. Погружён в чтение и в мысли. Молитвен. Вот несколько фраз из повествования Левитина:

«Задумчивый и вечно погружённый в книги, он как-то странно выходил моментами из своего обычного состояния молчаливой замкнутости, чтобы совершить какой-либо эксцентрический, сумасбродный поступок».

«…Всего страннее была религиозность, экстравагантная, порывистая, неудержимая… она началась в раннем детстве; с семи лет с ним произошло что-то необычное, диковинное, о чём он говорил потом очень редко, как-то вскользь, с большой неохотой. “Семи лет я имел видение в храме”, – сказал он мне однажды…»

«…Каждый день перед гимназией он посещал раннюю обедню; во время литургии приходил в экстаз, молился с необыкновенным жаром и плакал; худое тело высокого не по летам гимназиста сотрясалось от рыданий…» [242] Левитин А., Шавров В . Очерки… Т. 1. С. 7–8.

Озарённый ребёнок. Гений или святой.

Понятно, что никаких фактов, подтверждающих подлинность этого портрета, мы не находим (насчёт каждодневного посещения храма перед школой даже позволяем себе усомниться). Зато узнаём характерные особенности житийного жанра. По такой вот схеме – не по годам сосредоточен, не участник детских игр, читатель книг, приверженец храма и молитвы – принято описывать детство и юность будущего великого подвижника или юродивого. Скупые и неконкретизированные слова Введенского о бывшем в семь лет видении убеждают нас в том, что в свои сорок-пятьдесят лет, беседуя с юным Левитиным, он примерял на свою голову нимб святого. Заметьте: описанные в житиях видения истинных святых вполне конкретны. Отроку Варфоломею, будущему Сергию Радонежскому, является старец, с которым мальчонка ведёт предметный разговор и от которого получает вполне вещественную просфорку. А у Введенского… Общие слова. Сочинять за Бога он всё-таки боится, но убедить (слушателя, а может быть, и самого себя) в своей богоизбранности очень хочет…

В студенческие петербургские годы формирование образа святого продолжается. Он снова ежедневно в храме; в его комнатке перед иконами непрестанно горит лампадка, дивя своим трепетным светом квартирную хозяйку. Он избегает общества студентов, делая исключение для двух-трёх таких же, как он, мечтающих пойти далее по духовной стезе. (Этот сюжет подозрительно напоминает жизнеописание святителя Игнатия Брянчанинова: о годах его обучения в Военно-инженерном училище, о тайных посещениях храма, о дружбе с таким же молитвенно настроенным однокашником…)

Нет, мы не сомневаемся в том, что гимназист и студент Александр Введенский был человеком искренней и глубокой веры. Мы не отрицаем и того, что вера эта могла открывать ему сияющие вершины и бездны духовных озарений. Да, несомненно: ангел Божий не раз приближался к этому юноше, неся в руках книгу Богопознания и белые ризы служения Истине. И всё же рассказы, собранные и переданные Левитиным, оставляют впечатление черновых набросков для заранее написанного самому себе жития.

Чего-то в них не хватает.

Чего?

Да, конечно: смирения.

Великие дарования, принятые без смирения, рождают в сердце человека гордость.

Святые отцы говорят (и совершенно правильно): нет ничего страшнее гордости. Она пропитывает всё душевное и телесное вещество человека, делает его неотличимым от святого. Она вдохновляет, как первая любовь. Она придаёт невероятные силы, как кокаин; делает нечувствительным к боли, как морфий. Она заставляет верить в истинность предлагаемой ею программы и принуждает осуществлять эту программу, невзирая ни на что, даже до смерти. Она предельно правдива во всех деталях, но в главном – лжёт с ужасающей наоборотностью. И вместо свободного и светлого неба ввергает обуянного ею человека в отчаянье преисподней.