Владислав Лесков - Царевна

Сам возок был устлан небольшим слоем соломы, на котором сидел еще один стрелец. Юношу небрежно кинули на возок, уткнувшись в ароматное сено, он тихо застонал.

– Куды его? – спросил стрелец, взявшись за вожжи.

– Вези в разбойный приказ, там разберутся, и грамоту им передай, – старшина протянул руку с разорванной по краям бумагой.

– Скажи, Емельян Федотыч после допроса подойдет. Стрелец на санях кивнул головой и дернул вожжи, слегка хлестув лошадь по крупу и отдал команду к движению.

Сани покатили вдоль улицы. Из окон, то и дело, выглядывали лица любопытных посадских и тут же прятались.

Емельян Федотыч, стрелецкий старшина, редко ходил в патрули по московским слободкам, но, чтобы не наесть брюхо, и не потерять хватку, иногда все же срывался со своего обитого войлоком и бархатом табурета и выходил в патруль с низшими чинами. По своему разумению он и считал это настоящей службой престолу. Сейчас он сидел за деревянным столом в трактире, пытаясь разобраться в причинах этого непонятного ему преступления.

Березовые поленья в печи весело потрескивали, отдавая кирпичам свое тепло, что разносилось по трактиру. Это делало трактир весьма уютным заведением, где приятно было бы посидеть в тихий вечерок. Государева служба превыше трактирного уюта, стало быть, нужно вести дознание по всем правилам. Басаргин крякнул, и уставился на печь.

– Что не поделили эти бродяги в рваных зипунах? – терзали его мысли. Рядом с ним стоял одноглазый мужик, который со слов трактирщика, являлся причиной ссоры. Он пододвинул к себе склянку с чернилами и обмакнул перо.

– Значит, Сапыга говоришь, кличут, – прохрипел он, поднимая тяжелый взгляд на одноглазого мужика.

– Иван, сын Сапыгина, ваше благородие, – миролюбиво ответил мужик.

– Стало быть, так и запишем, – проговорил старшина. Сапыгин Иван. Холоп, али посадский?

– Мирянин я, – закивал головой мужик.

– Знамо нам, какой ты мирянин, – оборвал его старшина. Али свободный, али беглый.

– Лоб покажи, – приказал Ивану старшина. Мужик поднял челку грязных волос, обнажив грязную кожу.

– Клейма нет, – рассматривая задержанного, удивлённо произнёс Емельян Федотыч.

– Руки тоже показывай, – приказал старшина, заставляя мужика закатать рваный рукав. Мужик нехотя задрал драный рукав. Сквозь грязь на коже проступали пухлые нити вен.

– Тоже чисто, – с разочарованием заметил старшина.

– Может и вправду мирянин ваше благородие? – заступился один из стрельцов у двери.

– Разберемся, – херкнул старшина.

– А что же ты, Сапыгин Иван смертоубийство учинил?

– Не сам, конечно, но причиной явился, так?

Одноглазый мужик помял руки:

– Мы о вере батюшка спорили. Парень-то бешенный оказался и с ножом кинулся.

– Не то сказал что-то? – недовольно переспросил старшина.

– Так вся Русь нынче не так говорит, не так крестится, —кивнул Сапыга.

– Понятно, раскольник значит, – старшина поморщился. Ваши все в леса сбегли, да в дальние скиты, ты чего тут оказался. Гляди, чего удумал, народ в столице бесовскими речами смущать.

– Да не раскольник я вовсе, батюшка, – начал виновато оправдываться Сапыга. И знамение крестное тремя перстами кладу.

– Врешь, бесов сын, – довольно усмехнулся старшина.

– А ну, перекрестись. Емельяна Басаргина так и подмывала мысль, что раскольник врет и против свое совести и веры не пойдет. Тут он его и зацепит. Зацепит, словно окуня на железный крюк и все встанет на свои места.

Кабатчик аккуратно снял с киота полотенце, прикрывавшее иконы. Сапыга, еле волоча ноги, обутые в лапти, подошел к киоту и трижды наложил крестное знамение тремя перстами.

– Ничего не понимаю, – пробурчал старшина.

– Ежели ты, никонианский обряд почитаешь, почему свара-то случилась.

–Так и говорю тебе батюшка, бешенный он, —Сапыга недоуменно пожал плечами.

– Ну, хорошо, – Емельян Федотыч засунул перо обратно в склянку с чернилами и еще раз пристально окинул взглядом Сапыгу. На душе у одноглазого мужика похолодело: «Так смотрят кремлевские подземелья на того, кто попадает в их жадное брюхо». Смотрят холодным лучиком солнца сквозь темные решетчатые окна, да поворотными крестами, что выворачивают кости попавшим на них несчастным мирянам и раскольникам. Он знал этот взгляд, но сумел справиться с собой.

– Следующего давай, – зычным голосом приказал старшина. Сапыгу оттолкнули к печи. К столу подвели другого мужика. Допрос продолжался, каждому присутствующему пришлось держать ответ перед стрелецким старшиной. Наконец Емельян Федотыч громко крякнул и встал из-за стола.

– Тимошка, – прошептал он в ухо караульному.

– Будь внимательным, с одноглазого беса глаз не спускай, что говорит, куда ходит, с кем разговаривает, в раз всё докладывай. Не чисто тут. Тимошка кивнул головой и исчез за дверью.

– Ребята гоните их с трактира, – приказным тоном рыкнул Емельян Федотыч. Караульные стрельцы вывели мирян во двор и затворили дверь.

– Карп, – кликнул старшина. Из боковой двери появился трактирщик. Он сделал поклон и устремил взгляд на старшину в ожидании распоряжений. Старшина окинул взором трактиршика Карпа.Трактищик был худ и крив, как сосенка на косогоре. Одет он был тоже бедно, но чисто. Сразу было видно, что за ним следят женские руки. Вовремя штопают и стирают.

Услужливость трактирщика очень забавляла Басаргина.

– Какой же ты услужливый, Карп, – рассмеялся старшина. Не горькую пить остались. За одноглазым смотри. Как вновь появится, тут же в приказ доложишь.

– Я пока до приказа прогуляюсь, – оповестил он караульных. Без меня на пост ступайте и не мешкайте, знаю я вас. Емельян Федотыч важно встал, оправил кафтан и поправил саблю.

Москва ликовала. В честь воцарения Софьи Алексеевны на берегу реки Неглинной соорудили импровизированный деревянный амфитеатр для кулачных боев и медвежьих схваток. Народ облепил деревянные перильца цирка, наблюдая затем, как два бурых медведя дерутся между собой. Вокруг бродили лоточники с пирогами и питьем.

«Квас,сбитень,пироги горячие,пряники медовые!» разносились по округе зычные голоса.На одной из трибун сидели два важных человека.Один из них был одет щегольский кафтан, отороченный по воротнику и рукавам собольими шкурками, что выдавало в нем особу особо важную.Возможно даже приближенную ко двору Московских государей. Другой же являлся образчиком дремучей старости русских боярских родов.

– Где царевна Софья? – с не поддельным интересом обратился Иван Савватеевич Широковатый к сидящему рядом князю Голицыну.

– На богомолье в Троице-Сергиеву Лавру уехала второго дня, – тяжело вздохнул князь.

– Уж лучше бы ей в столице, подле престола быть, – покачал головой боярин Широковатый.