Станислав Гольдфарб - Волшебный меч Курыкан

– Я ведь однажды чуть было на этой реке на спарке не пропал.

– Ты-то, Михей?! Как такое может быть, даже в огне ты не горишь, – Кирьян явно намекал на историю с нефтяными камешками, которые от огня клубились чёрным дымом и взрывались, словно пороховые заряды. – В воде не тонешь, помнится, когда жемчуг искал – обнырял всю Ангару, взбаламутил реку так, что она не знала куда сбежать.

– А вот так, чуть не утопли. Шли мы на спарке спокойно, и вдруг ветер осерчал, как налетел, как застонал. И начало нас крутить-вертеть, волна поднялась. То боком под волну поставит, то кормой вперёд развернёт. Жуть… Раскачивало так, что воду бортами черпали, едва выплёскивать успевали. Всё, думал, конец тебе, Михейка.

– Так надо было сигать в воду и своим ходом…

– Да куда там, Кирюша, вода холоднющая. В момент скрутит.

– Эй, хлопцы! Счас отчаливать будем, готовы?

– Готовы, старшой, командуй.

– Все готовы?

Острожники дружно согласились, ещё не совсем понимая, что нежданно-негаданно они сделались моряками, картографами, географами…

Ефимий махнул рукой, Хват и Кирьян дружно оттолкнули лодку шестами от берега.

…В тихую погоду илимка плавно скользила по воде, послушная рулевому. Ефимий на корме у руля, Хват на носу с шестом, на тот случай, если придётся обходить скрытую шиверу [10] Ши́вера – относительно мелководный (глубина до 1,5–2 м.) участок реки с беспорядочно расположенными в русле подводными и выступающими из воды камнями и быстрым течением. или надолбы. Кирьян и Михей на вёслах. Но они пока особенно были и не нужны – в умелых и опытных руках кормщика илимка хорошо держала курс.

Михей поначалу вцепился в весло обеими руками, крутил головой, всматриваясь в берега, которые, на первый взгляд, выглядели однообразно. Но «таёжникам», а все четверо немало походили по здешним лесам, многое было заметно из того, что далёкому от тайги человеку никогда не поймать взглядом. И Михей, постепенно освобождаясь от волнения и переживаний, что под ногами не твёрдая земля, а речная быстрина, потихоньку возвращался в своё обычное состояние. Вскоре он уже, не умолкая, то вскрикивал на каждый всплеск рыбы, то посвистом привлекал внимание товарищей к водным дорожкам, которые оставляли выдры, к «пасущимся» на лёгкой прибойной волне уткам, к чьей-то возне у берега, от которой густые кустарники ходили ходуном.

«Однако, мелкая животина к водопою пришла», – подумал Михей и представил, как бы хорошо было поймать того зверя и приготовить на костре жарёху.

Однажды он увидел лося. Даже издалека зверь казался огромным. Лось без всякого удивления проводил людей и лодку взглядом. Долго не менял позы и смотрел на странный предмет, уходящий вниз по реке.

– Вот это рога, гора костяная, а не рога.

– Вот бы тебе, Михей, такие, – съехидничал Кирьян.

– С тобой поделюсь, мой юный друг.

– Мне чужого не надо.

– Ой, не знаю, Кирюша. Дело-то такое, они без согласия вырастают.

– Тьфу на тебя, Михей! Злой ты, шуток не понимаешь.

– Не, не понимаю, – огрызнулся Михей. – Да и шуточки у тебя дурацкие. Михея каждый обидеть может. – И тут же поинтересовался у Ефимия: – Старшой, когда привал скомандуешь?

– Глядите, Михейка-то уже уработался. Оно и верно, за весло подержался, шибко много сил потратил.

– Ты бы, Хватушка, со своей дубиной повнимательнее был, да на разговоры не отвлекался. На воде, поди.

– Будем идти до Матвеевки. Оттуда начнём карту рисовать. Там и заночуем, – положил конец спору Ефимий.

Подул боковой ветер.

– Однако, хиус [11] Хиус – резкий, пронзительный, холодный ветер, чаще всего дующий по долинам рек. потянул, – отметил он. – Можно парус ставить. Веселее пойдём.

Илимка стала раскачиваться, рыскать носом от резких порывов. Но когда подняли парус и он наполнился ветром, лодка пошла ходче и показалось, что качка поубавилась.

Из-за холмов левого гористого берега стал вылезать туман, и скоро будто бы слой ваты покрыл всю реку.

Заморосило, и ветер, словно собранный из туманов и намоченный дождём, вовсе стих. Парус ещё ловил остатки его, а потом повис, и его пришлось убрать.

– Хват, будь начеку и гляди в оба, ничего не видать, как бы с кем не столкнуться. Гребём к берегу, отстоимся, пока туман не уйдёт, – распорядился Ефимий.

Кирьян и Михей дружно навалились на вёсла. Когда ткнулись носом в твердь, то решили, что пристали к берегу маленькой бухточки, которую вода и ветер соорудили, выгрызая землю вершок за вершком. Здесь образовалось тихое плёсо. Кажется, совсем недавно они неслись по быстрой воде, а теперь вмиг всё переменилось, словно кто-то могущественный отнял у реки стремительность.

С туманом пришла сырость и прохлада. Стало зябко и промозгло. И тишина, такая тишина, как будто на реке нет никого, кроме них. И вроде спокойно всё, но отчего-то тревожно. В тумане всё становится как-то невесомее, что ли, обостряются слух и зрение. Но тревожность скоро ушла, сама по себе – раз, и не стало. Люди почувствовали что-то похожее на успокоение и лёгкость – кажется, взмахни руками – и полетишь, воспаришь над водой и землёй, лесом и лугами. Совсем как птицы.

И никто не проронит ни слова, словно все онемели от тишины и невесомости.

Первым почувствовал неладное Хват, он упёрся в шест, тяжело дыша, недоумённо глядя на товарищей. Хотел что-то сказать, но только открывал рот, глотая воздух, – не мог выговорить ни слова. Затем послышалось, как застонал неугомонный Михей. Тонким, дребезжащим стариковским голосом он прохрипел:

– Дру-жо-чки, вы что?

Кирьян, словно не отдавая себе отчёта в действиях, вцепился в весло и пытался грести.

– Суши вёсла, Киря, суши вёсла, – тихо сказал Ефимий, пытавшийся скинуть с себя эту необьяснимую дремоту.

Туман стал ещё плотнее, а сырость, кажется, пропитала всё вокруг. Заметно похолодало…

Следопыты то засыпали, то открывали глаза, шепча как в бреду какие-то обрывки фраз.

Михей и Кирьян не выпускали из рук вёсла, Ефимий полусогнулся на корме, привалившись к толстой рукояти руля, Хват лежал на носу рядом с шестом, который умудрился бросить вдоль борта.

Илимка покачивалась на плёсовой зыби как ни в чём не бывало; убаюкивала их и медленно двигалась сама по себе в небольшой бухточке, пока снова не ткнулась носом в берег.

Так крепко они не спали давным-давно. И не знали, да и знать не могли, что в пору, когда не было ни острогов, ни посадов, а только реки, ручьи, горы и пастбища, не тронутые стадами, пришли в эти места курыканы, племя кочевников и скотоводов, умелых ремесленников и торговцев. А илимка пристала к острову, где в древности располагалась самая настоящая кузня, в которой курумчинские кузнецы выделывали железо, а из-под их молотов рождались ножи и украшения, подковы для лошадей и наконечники для стрел, лезвия для копий и многое другое. А ещё кузнецы, которые хотели, чтобы слава их утвердилась окончательно, ковали мечи. Мастер за всю свою жизнь делал много оружия, но меч, которым был бы доволен сам кузнец, случался редко. Он сиял каким-то особым волшебным светом, его рукоять и ножны отделывались зелёным, чёрным и белым нефритом. Такой меч не имел цены, и считалось, что он может подчиняться только настоящему воину, герою своего народа. Сила места, где был рождён курыканский меч, сохранялась столетиями…