Томас Костейн - Наследники Великой Королевы

Вряд ли я когда-нибудь мог предположить, что сражаться за славу старой доброй Англии мне придется бок о бок с такими людьми.

— А скажи мне, Клим, — спросил Пьянчуга, нарушая долгое молчание, — с кем бы ты предпочел драться? С испанцами или португальцами?

Клим погрузился в мучительное раздумье.

— С португальцами, — решил он наконец.

— Клим предпочитает драться с португальцами, — возвестил Пьянчуга и рассмеялся. Я не мог понять, почему этот ответ вызвал у него такое веселье. Он громко повторил слова Клима и тут засмеялись остальные матросы на палубе. К ним присоединился и сам Клим. Судя по всему, он испытывал гордость по поводу того, что сумел развеселить своих приятелей.

— Ну да, с португальцами, — повторил он.

Появился кок. В руках у него была бадья бренди. Он черпал напиток жестяной кружкой и раздавал морякам. Спиртное подхлестнуло красноречие Пьянчуги.

— Голенастый, — обратился он ко мне, — возможно сегодня тебе придется помереть. Что бы ты предпочел — получить удар копьем в брюхо или мушкетную пулю туда же?

Тут я сразу почувствовал, что ощущение пустоты внутри было обманчивым. От слов Пьянчуги мой желудок, как мне показалось, едва наизнанку не вывернуло.

— Если мне суждено умереть, — сказал я, — то предпочел бы погибнуть от мушкетной пули. В голову.

Мой ответ также показался присутствующим почему-то очень забавным.

— Голенастый хочет, чтобы ему башку отстрелили, — воскликнул Пьянчуга и оглушительно захохотал. Остальные стали ему вторить. Многие повторяли мои слова и при этом с силой хлопали себя по мускулистым ляжкам.

— Ничего не поделаешь, дворянская кровь! — прокомментировал Щеголь. — Не хочет помирать с выпущенными кишками, желает помереть чисто и аккуратно.

Подобные разговоры и умственный уровень моих товарищей уже давно перестал удивлять меня. Джон целиком передал меня на попечение Гарда, который со мной отнюдь не церемонился. Вот уже четыре месяца как я изо дня в день слышал подобные речи и размышлял о том, стану ли я со временем таким же как все остальные. Пожалуй это было самым сложным.

Я работал и жил как другие, с одним правда исключением — у меня была крохотная собственная каюта.

Пища была грубой и однообразной — в основном солонина и морские сухари. Вонь камбуза, откуда нам приносили еду в железных котелках преследовала меня буквально всюду.

Матросы отличались дикостью, подозрительностью, мстительностью и в то же время в некоторых отношениях были наивны как дети. Темами разговоров служили лишь драки, пьянство и женщины. Особенно живо обсуждались сексуальные привычки и особенности уроженок различных стран. Я не замечал в них ни огня патриотизма, ни чувства самопожертвования во имя благородной цели. Когда я говорил о морской славе Англии и ее высоком предназначении, они тупо смотрели на меня или цинично сквернословили. В море всех их позвала жажда наживы, надежда на богатую добычу.

Джон ничего не предпринял для того, чтобы хоть как-то облегчить мне жизнь. Он несомненно полагал, что методы воспитания Гарда быстро превратят меня в настоящего моряка. Но сейчас, сидя на палубе в ожидании предстоящего сражения я вынужден был признать, что методы эти желаемых плодов не принесли. С каждым днем я все больше замыкался в себе. Не знаю, какие распоряжения относительно меня помощник получил от капитана, но усердствовал он вовсю. Когда я нес вахту, мне поручалась всевозможная грязная работа. Я мыл посуду в вонючем камбузе и до изнеможения драил палубу. Меня даже заставляли мыть гальюн на нижней палубе, где матросы справляли естественную нужду. Все стены были там разрисованы непристойными картинками, а зловоние стояло такое, что хоть нос затыкай. Меня тошнило до рвоты. Тогда я говорил себе: «Пусть тебе это и не нравится, Роджер Близ, но не забывай, это единственный путь к славе. Этот путь прошли все — и сам Джон, а в свое время и Дрейк и Кавендиш и даже, может быть, Христофор Колумб. Почему же ты считаешь зазорным делать то, что делали эти великие люди?» Так пытался я уговорить сам себя. Но тошнить меня не переставало. Я никак не мог перебороть брезгливость. Сбылись предупреждения Джона. Если бы меня спросили, нравится ли мне морская жизнь, я уверенно ответил бы, что это единственная жизнь, достойная мужчины. Но в глубине души я отнюдь не чувствовал подобной уверенности. Теперь я знал, что не рожден для доли моряка. Быть может тут сказывалось кровь Пири. Мне стоило больших усилий выполнять работу под пронизывающим насквозь взглядом помощника капитана, а также общаться с остальными членами экипажа. Руки у меня огрубели. Спина покрылась отметинами от ударов линька. Однако чисто физические трудности и лишения были далеко не самым главным, хотя иногда я уставал до слез. Дело было в моем внутреннем настрое и самочувствии.

Лишь две вещи скрашивали мое существование — компания и дружеское участие Джоралемона и острый интерес, пробудившийся у меня к артиллерийскому делу. У меня всегда была склонность к механике и теперь все свое свободное время я проводил на оружейной палубе, разглядывал огромных чугунных монстров, смотрел как с ними управляются пушкари. Старший канонир всегда приветливо встречал меня, ибо я помогал ему как мог. Вскоре я научился правильно устанавливать мушки на оружейных жерлах и в уме рассчитывать градусы наводки, тогда как ему приходилось подолгу вычислять их, выписывая мелом цифры на деревянном лафете орудия.

Настроение мое резко улучшилось после того, как предыдущей ночью мы получили известие о том, что нашим курсом движется испанский военный корабль. Наконец-то я увижу настоящий бой. За прошедшие месяцы мы дважды замечали на горизонте паруса кастильцев. Оба раза я находился тогда в судовом лазарете, но вместе со всей командой сожалел о том, что испанцы при виде нас смазали пятки салом.

Внезапно все вокруг зашевелились. С полуюта по трапу спустился Гард.

— Снимаемся с якоря! — воскликнул Пьянчуга. — Гард получил приказание капитана.

Гард начал выкрикивать команды, и экипаж стал занимать свои места. Мы выходили в море. Я вновь почувствовал как желудок у меня проваливается куда-то вниз. Мне вспомнились слова Пьянчуги «Возможно сегодня тебе придется помереть».

Неожиданно меня охватила уверенность, что именно так оно и произойдет. Пуля из мушкета найдет себе цель и я так и не увижу как испанцы спустят флаг.

Помощник капитана выглядел как-то необычно. Никогда прежде я не видел его абсолютно трезвым, но сейчас мог бы поклясться, что он не выпил ни капли. Глаза у него сияли, голос был чистый и как мне показалось, взволнованный. Неужели это предвкушение битвы так подействовало на него?