Томас Костейн - Наследники Великой Королевы

— Уже двенадцать лет мы ведем такую жизнь. Двенадцать лет несчастий для меня. Я всегда желал изучить латынь и стать священником, а вместо этого стал самозванным пастором для толпы кровожадных пиратов. Все это так непохоже на то, о чем я мечтал, что порой кажется мне дурным сном. Я мечтаю проснуться и услышать звон колоколов нашей городской церкви. — Джор задумался. Я не стал прерывать его размышлений, и он продолжал. — Первое наше большое плавание мы совершили в арктических морях. Компания Московии послала судно, чтобы отыскать Северовосточный проход, и мы нанялись на этот корабль. Джон вернулся из этого плавания уже первым помощником. Капитан судна оказался слабым человеком. В конце концов команда подняла мятеж. Двоих матросов пришлось повесить. Никогда не забуду этого плавания!

— Ты не удивишься, — продолжал он, — если я скажу тебе, что когда мы отплывали назад, на причале нас провожала высокая девушка-норвежка. Она была такой печальной, что я впервые как следует отругал Джона. Красивая была девушка, очень похожа на мать Джона. Ты помнишь миссис Уорд?

— Смутно. Помню она была высокого роста, со светлыми волосами и очень добрыми глазами. Я был еще очень мал, когда она умерла.

— Превосходная была женщина. Слишком хороша для Еноха Уорда. От нее Джон унаследовал красоту и свои лучшие качества тоже. Все дурное перешло к нему от отца. Я находился как раз у таверны «Бычья голова», когда муж этой рыжеволосой бабенки всадил Еноху Уорду нож между ребер. Енох был маленького роста, ужасный хвастун, щеголь и бабник. Трудно поверить, что у такого недомерка мог родиться этакий гигант-сын. Зато миссис Уорд была мне как мать. Моя собственная ведь давно умерла, как тебе известно. Наслушавшись историй моего отца, мы шли к Джону, и его мать всегда угощала нас чем-нибудь вкусным. Пирогами или ломтиками жареной говядины. — Он помолчал и как-то искательно посмотрел на меня. — Не придавай значения моим словам, когда я браню Джона. Мне не нравятся в нем лишь две черты: отсутствие интереса к Слову Божьему и то, как он ведет себя с женщинами. В лицо я всегда говорю ему более неприятные вещи, чем у него за спиной. Я всегда стараюсь помнить, что он не стал бы великим капитаном, если бы был иным. Его добродетели и недостатки переплелись и слились воедино. Тебе тоже нужно понять это, Роджер.

Я подумал о Кэти и Кристине и заявил Джору, что не могу одобрить поведения Джона в этом вопросе.

— Винить его одного тоже не справедливо, — заметил Джоралемон. — Они сами бросаются ему на шею. И так было всегда. А возьми эту женщину… — Он мотнул головой в сторону каюты. — Когда она впервые поднялась на наш корабль, и я увидел ее бесстыжие, распутные глаза, то сразу понял, что произойдет. Она только раз взглянула на Джона и пожалуйста…

— Он обещал мне, что отошлет ее.

— Но ведь этим дело не закончится. Сколько их еще будет!

— Я надеялся, что с сеньоритой у него все будет по-другому. Она так добра и красива и она любит его. Ведь из-за него вся ее жизнь пошла кувырком.

— Она католичка, папистка! — в глазах Джора это был едва ли не смертный грех. — Такие как она тысячами сжигали наших мучеников! Всякий раз как я гляжу на нее, мне мерещится дым костров инквизиции. По мне уж лучше пусть развлекается с этой наглой немкой. Она хоть нашей истиной веры.

— Как ты считаешь, может Джон, несмотря ни на что, любить одну женщину? Он говорит, что любит Кэти Лэдланд, но на его поведении это никак не сказывается. Мне это причиняет боль, ведь я… ведь я люблю Кэти сам.

— Я знаю. — Джор наклонился вперед и потрепал меня по колену. — Да, я думаю Джон способен любить одну женщину всю жизнь и в то же время сохранять свои прежние привычки.

— Да, но что это будет означать для Кэти?

— Она молода. Видела Джона всего несколько раз. Она ведь скоро поедет ко двору, ты говорил, верно? Думаю, она вскоре забудет его; да и тебя тоже, если ты долго будешь отсутствовать. Нет, по моему мнению она, да и ты тоже в особом сочувствии не нуждаетесь. В конечном итоге, думаю, именно Джону придется о многом пожалеть.

Он поднялся и подошел к поручням. Я присоединился к нему, и мы стояли, разглядывая силуэты неподвижных кораблей. Хорошо были видны лишь фонари на их мачтах.

— Какая великолепная ночь, — он снова вздохнул, — рассвет будет еще красивее, но мы уже снимемся с якоря. И кто ведает, что ждет нас впереди. Ты сохранил евангелие, которое я тебе дал? Никогда не расставайся с ним. Лишь в нем найдешь ты утешение от тревог и волнений.

— Не могу сказать, что я счастлив снова видеть вас на борту «Грейс О'Мэлли», — проговорил капитан Слит, искоса поглядывая на меня своими водянисто-серыми глазами. — И вам не следует забывать, что теперь вы подчиняетесь мне. Одно неверное движение и я отправлю вас за борт кормить мурен и барракуд.

Мы уже целую неделю ждали появления неприятельского флота. Наша маленькая эскадра, состоящая из шести судов, крейсировала к югу от мыса Пассер. Все это время капитан постоянно придирался ко мне и я возненавидел его не на шутку. Я был не одинок в этом чувстве. Его вполне разделяли другие члены экипажа. Каждый раз, когда он проходил мимо, члены моей команды пушкарей шептали: «Берегись, осьминог!»

Это были отличные парни. Звали их Джеймси Даукра, Фелим Мак-Суайн и Кон О'Рели. Все они вызывали у меня симпатию, но особенное уважение мне внушал смуглый и темноволосый белфастец, который именовал себя Генри Одж О'Нил, сын Брайана сына Мануса. Произнесение своего имени было для него своего рода ритуалом, и он проделывал это с величайшей гордостью, при каждом удобном случае. О пушках он знал, наверное все, что о них можно знать. Все наши орудия, эти огромные тупорылые монстры он звал по именам? «Ри Шамус» звал он пушку с довольно разболтанным механизмом, доставлявшую нам немало хлопот. Другую он именовал «Томондским хряком». Третью — «Стариной Бобом». Во время учебных стрельб, он обращался к ним, как к живым существам.

— Нет, нет, Ри Шамус, — бормотал он, — так дело не пойдет. Ты ведь промахнулся на целых тридцать ярдов. — Или. — А ну-ка задай им жару, мой страшила. — Именно Генри Одж был старшим в команде, и я считал, что мне очень повезло иметь такого матроса.

— Надо вам знать, мастер Близ, — продолжал Слит, — что я происхожу из древнего и почтенного рода, — Мы стояли на юте, и он внимательно вглядывался вперед, туда, где море сливалось с небом. Моя мать, да упокой Господь ее душу, происходила из семейства Берков из Тироли, поэтому нечего вам задирать передо мной нос. Да и вообще, мастер Близ, скажу честно, не по нраву вы мне…

Я ничего не ответил, так как мне показалось, будто на горизонте мелькнул какой-то слабый огонек. Убедившись, что это действительно так, я сказал об этом капитану, и он долго и внимательно вглядывался туда, прикрыв ладонью глаза.