Яков Шехтер - Хождение в Кадис

«Он умер от горя, бедный старик, – сокрушался Афанасий. – И некому было утешить его в последние минуты, просто взять его руку в свою, подать воды, произнести слова утешения. Как суров рок, и сколь безжалостен Господь!»

Василиски не задержались в новгородской дружине, а разбрелись кто куда. Легко затеряться на Руси великой, везде нужны умелые ратники, только мало кто их ценит и отличает. Что с ними сталось: то ли сложили свои головы в боях, то ли продолжали служить у князей да воевод, Афанасий не знал. Да и откуда было ему знать, ведь Трехсвятительский стоял на отшибе, редко забредали сюда люди из большого мира. Обитавшие в нем чернецы новостей не искали, их жизнь была строго размерена и направлена вовнутрь, а не наружу.

Понемногу Афанасий нашел себе место в монастырском укладе. До его появления чернецы вели почти подвижническую жизнь, питаясь от воскресенья до воскресенья сухим хлебом и затвердевшей до каменного состояния кашей. Только после воскресного моления в трапезной появлялись вяленая рыба и похлебка из сушеных грибов.

Подвижничество объяснялось вовсе не святостью братьев, а крайней бедностью обители. Впрочем, некоторых чернецов вполне устраивал такой образ жизни, однако большинство нещадно страдали от голода. Афанасий не придумал ничего нового, он попросту продолжил заниматься тем, к чему привык в Спасо-Каменном монастыре. Ему хватило двух трапез и одного разговора с братом-ключником, чтобы оценить плачевность положения.

Уже на второй день с рассветом он отправился на охоту, а к полудню вернулся, неся на плечах увесистую тушу вепря. И хоть преподобный Ефросин недовольно косился на чернецов, вкушавших за ужином сочные куски жареного мяса, но возражать не стал, и с того вечера Афанасий превратился в любимца монахов.

Братья, отощавшие за голодные годы, были рады любой еде, о мясе и рыбе никто и помышлять не смел. Афанасий, тоскуя по наставнику, по утраченным друзьям и милому его сердцу Белозерью, старался занять себя от восхода до заката, поэтому в Трехсвятительском завелись и свежина, и рыба. К хорошему привыкают быстро, и скоро чернецы уже не мыслили себе воскресенья без ухи и жаренного на углях мяса.

Лес вокруг монастыря стоял вековой, нехоженый, конного езду тут не было. Бурелом, кусты, чащоба непролазная, и пешком не всякий пройдет. Лишь иногда встречалась поляна, поросшая лесными травами, не знавшими ноги человеческой. Никто тут сроду не хаживал, чернецам разве до дичи дело? А до ближайшей деревни больше пятнадцати верст. Зверь водился непуганый, легко подпускавший Афанасия на расстояние выстрела из лука.

Свалившийся на обитель достаток казался ее обитателям промыслом Божьим, а невесть откуда взявшийся Афанасий – посланником Всевышнего, присланным в награду за истовые молитвы и усердное радение. Наконец-то монахи стали есть досыта и не отправляться спать с урчащими от голода животами.

Лишь преподобный Ефросин не менял своих привычек. Еда оставляла его совершенно равнодушным. Он вставал после полуночи, ревностно молился несколько часов, а затем до утра сидел над книгами. Перед восходом солнца подкреплял ослабевшую плоть ломтем черствого хлеба, запивая его колодезной водой, и отправлялся в церковь на заутреню. Вернувшись в скит, до полудня работал над рукописями, затем ложился отдохнуть.

Проснувшись, преподобный вкушал засохшей каши с черствым хлебом и готовился к вечерне. После службы занимался насущными делами обители, стараясь завершить их как можно скорее, и до десяти часов читал Псалтырь. Затем ложился, не раздеваясь, вставал после полуночи и начинал все с самого начала.

Прошло два или три месяца. Афанасий пообвык, притерся к новой лямке. Тоска потихоньку ослабила хватку, и жизнь в Трехсвятительском стала казаться вполне приемлемой и в чем-то даже удобной. Ему никто не мешал, железный распорядок дня, неусыпно поддерживаемый Онисифором, исчез; Афанасий сам решал, когда вставать, когда ложиться и на что тратить свое время.

В одно из воскресений, после совместной трапезы, преподобный подозвал его коротким жестом руки. Одно движение, один повелительный взгляд – и Афанасий понял, что свобода прошедших месяцев была просто подарком, который он получил от князя. Правнук Дмитрия Донского, сын Шемяки даже не задумывался о том, как повелевать людьми. Это было у него в крови, в наследственной памяти, передаваемой от отца к сыну.

– По книжкам не соскучился? – то ли спросил, то ли приказал Ефросин.

– Соскучился, – тут же отозвался Афанасий, склоняя голову.

– Тогда пошли ко мне. Хватит тебе по лесам за дичью бегать. Ожирели чернецы от твоих трудов, потяжелели.

В ските преподобного в углу комнаты стоял большой сундук, освещенный лампадами и свечами. Ефросин пододвинул скамейку, присел, открыл крышку и принялся нежно перебирать книги, произнося вслух их названия. К великому удивлению Афанасия, помимо церковных, в сундуке оказались книги совсем иного свойства. «Приключения Дигениса Акрита», «Песнь Бояна», «Громовник», «Александрия».

– О великом царе повествует эта книга, – произнес Ефросин, раскрывая «Александрию». – Великом и мудром, не только подвигами ратными прославившем имя свое, но и трудом сближения народов. Ты слышал о царе Александре Двурогом?

– Нет, – отрицательно покачал головой Афанасий. – Онисифор не сказывал, а книги такой в Спасо-Каменной обители не было.

– Откуда ей там взяться, – усмехнулся преподобный. – На, посмотри.

Афанасий положил на колени тяжелый том в потертом переплете из синей кожи и принялся перелистывать страницы. Начало каждой было украшено выполненным киноварью изображением льва, хвост которого затейливо переплетался с заглавной буквой.

– Древняя книга, – уважительно произнес Ефросин, – больше сотни лет назад во Владимире переписывалась. Жил там знаменитый инок Антоний, много святых книг из-под его пера вышло, много радости он Богу доставил. А для развлечения князей владимирских, особливо жен их, не брезговал и мирскими занятиями. Так вот «Александрия» эта и создалась.

А вот еще одно, его руке принадлежащее, – Ефросин вытащил из глубин сундука книжку в зеленом сафьяновом переплете. – «Златоструй», лучшее из творений Иоанна Златоуста, с его вдохновенным словом о злых женах: самовластных, язычных и Богобойных. Пожалуй, начнем с нее. Времени тебе даю до следующего воскресенья. Прочтешь, придешь ко мне после трапезы и поговорим.

Афанасий склонил голову в знак послушания, помог князю сложить книги обратно в сундук и удалился, неся под мышкой «Златоструй».

Разумеется, до следующего воскресенья он не осилил и половины. Но князь не осерчал, напротив, долго беседовал с Афанасием о прочитанном. Беседа явно доставляла ему удовольствие.