Вячеслав Каликинский - Легионер. Книга первая

– Так-так! – Путилин с силой потер лоб. – А когда офицер окончательно уходил – видел его?

– На часы не смотрел, ваше высокопревосходительство! – Дударов опять подпустил в голос плачущие нотки. – Слышу, сапогами стучат – ну и высунулся из окошка. Смотрю – офицер уходит. Со спины его видел – шинель внакидку, сапоги – он!

– Ладно, Бог с тобой, Яков. Толку от тебя самая малость, как посмотрю. Ну-ка, о Семенидовой мне расскажи лучше, хозяюшка, – Путилин повернулся к доселе молчавшей дворничихе. – Что она? Как? Не из кликуш? И в тот вечер – после того, как за лимонадом сходила – сразу к себе поднялась? Или как?

Расчет Ивана Дмитриевича Путилина был таков: ввести в разговор перепуганную насмерть дворничиху. Кому, как ни ей, знать все домовые тайны, тщательно оберегаемые обычно прислугою – тем более пожилой.

Расчет оказался верным: поначалу Анна Семеновна, судорожно вцепясь в руку сынишки, только тихонько подвывала и хлюпала носом. Но у Путилина было великое терпение и оригинальная метода общения с разными людьми. Успокаивая дворничиху, Иван Дмитриевич вдруг жестом фокусника достал из пустой вроде шляпы и ловко вручил взвизгнувшему от счастья мальчонке незамысловатый леденец на палочке. Глядя на осчастливленного сынишку, дворничиха понемногу успокоилась.

– Так что, голубушка, с Семенидовой этой? Забегала, поди, к вам в дворницкую – или просто поговорить останавливалась? Что она за человек-то? Ты же у нас наблюдательная, как и муж по должности, – польстил Путилин.

Мало-помалу дворничиха разговорилась. Впрочем, и тут Путилин выяснил немногое – но весьма исчерпывающее. Прислуга Семенидова была обычной бедной старушонкой, взятой в услужение состоятельным дальним родственником по мужской линии. Религиозный фанатизм Семенидовой (хождение на богомолье) подтверждения не нашел – во всяком случае, в отношении кликушества и прочих крайних проявлений характера, влекущих за собой подозрительные знакомства. Службой своей Анна Семенидова была премного довольна. Часто поминала, что ради нее, как родственницы, господин Власов отказал от места прежней прислуге, проработавшей ранее у него три или четыре года.

Жизнь надворный советник, ныне покойный Власов, вел трезвую, тихую и степенную. Проснувшись, имел обыкновение вставать сам. Одевался, умывался, даже платье сам чистил. Ждал со стаканом кофея (или чая – по погоде и настроению) почтальона. Листал календарь, читал газету. Если погода была ясной, то, отдав распоряжение прислуге насчет обеда, ненадолго выходил прогуляться. Если моросил дождь, то дремал в кресле у окна.

Из всех родственников Власова дворничиха упомянула брата Петра – заштатного преподавателя гимназии где-то в российской глубинке. Брат был беден – и, как положено, присылал Власову поздравительные открытые письма на Пасху и Рождество Христово. Надворный же советник, без всякой «поздравительной ерунды», «отвечал» брату скромными денежными переводами. Квитанции сохранял – более того: на особую бумажку выписывал суммы сделанных им пожертвований. Чем старуха Семенидова и была неоднократно обижена: хозяин не делал разницы между рублем, пожертвованным неизвестному студенту на улице и таким же рублем, но подаренным ей, дальней родственнице, по случаю какого-то праздника.

Относительно офицера выяснилось: Власов, своих деток не имеющий, очень был привязан душой к молодому человеку, приехавшему несколько лет назад в Петербург поступать по военной части и случайно набредшему на билетик во власовском окне, еще на прежней его квартире. Сдав молодому человеку комнату, г-н Власов, по его же словам, долго к нему присматривался.

– Немчура ведь! – вставил дворник.

Но в конце концов Власов к постояльцу душой потеплел, следил за его карьерой, экзаменами на офицерский чин. Ждал весточек от него, когда молодой офицер уехал на войну в Туркестан, а потом и на турецкую войну. Долго не хотел менять квартиру – «вот, мол, Карл вернется – а меня нету!» Очень был обрадован надворный советник, когда офицер, вернувшись с войны награжденным, навестил его. Хвастал Егор Алексеевич орденами подопечного, как своими собственными. Велел своему знакомому Флерову, у которого квартировал до получения казенного жилья офицер, оказывать ему всяческое уважение – когда тот, по старой памяти, запанибрата попытался было с ним держаться.

Офицер приходил к Власову два-три, много – четыре раза в месяц. Каждый раз жилец непременно провожал его – либо до входной подъездной двери, либо до ворот, по погоде. Расставались очень приязненно, по-родственному. К отставному надворному советнику гости нечасто, но все же ходили – ни одного из них он не отмечал так, как этого офицера.

Путилин, слушая все это, быстро терял к офицеру профессиональный интерес. Но все же поинтересовался: а в тот вечер Власов провожал своего гостя? Дворничиха развела руками: не заметила. Дождь ведь лил, а у нее еще, как на грех, зубы на погоду разболелись, прилегла к печке и задремала.

– Значит, подозрительных знакомых у вашего покойного жильца так и не было? – подал голос с порога незаметно спустившийся судебный следователь. – Ну а кого вообще еще можете назвать?

Получив отрицательный на сей счет ответ, следователь уныло втянул голову в плечи и покосился на Путилина: вот оно, мол, как бывает…

Тот же, хмурясь и покусывая нижнюю губу, стал собираться. Дворника похлопал по спине, мальчишку потрепал за вихры. Со следователем Иван Дмитриевич попрощался за руку, пару оставшихся сыщиков поманил за собой и что-то сердито выговорил им уже на улице. Сел в коляску дожидавшегося лихача – и уехал.

Скоро на подмогу сыщикам из полицейской части прибыло подкрепление из личного, как считалось, резерва начальника Петербургского сыска. Поиск человека с порезанной, как предполагалось, рукой, закипел. Начали искать и офицера, благо тут след был: один из сыщиков пошел по старому адресу Власова, и из домовой книги в тамошней полицейской части быстро установил, что его знакомцем был прапорщик Саперного лейб-гвардии батальона Карл Христофорович фон Ландсберг. Однако найти и расспросить его не удалось: как сообщили в казармах Саперного батальона, прапорщик Ландсберг 26 мая испросил у командира краткосрочный отпуск по случаю болезни матери, и выехал по железной дороге в свое имение куда-то в Ковенскую губернию.

А 1 июня в камеру к судебному следователю Павлову вихрем, без доклада, ворвался один из путилинских «резервистов» – агент Жильцов. Оказалось, что в аптеке Фридлендера, что у Каменного моста, с уверенностью вспомнили, что поздним вечером 25 мая подавали медицинскую помощь… саперному офицеру, по приметам схожему с фон Ландсбергом!