Юрий Бельский - Тригг и Командор

Здесь рукопись становится нечитабельной, поскольку на второй половине большого листа А4 невозможно разглядеть ни одной буквы — только большой круглый след от чугунной сковородки старшего электрика и двух слившихся жирных пятен от его же бутерброда.

Под этими пятнами, судя по характерным вмятинам карандаша, вероятнее всего, были воспоминания барона о том, что «и виски у них был такой же… (совсем неразборчиво), как и этот Эванс».

Чуть ниже явно проступают слова: «Хорошо сидим…» и уже в самом конце страницы: «За легкую кавалерию — до дна!»

……………………………………

Следующий удобный для чтения текст появляется только через несколько страниц, поскольку листы расшифровок, предоставленных автору Романом Ивановичем, были безвозвратно утеряны при переезде его архива из городской квартиры в лодочно-гаражный кооператив — тот, что в Мартышкино, сразу за железнодорожным переездом.

В утерянных листах, судя по всему, находилась информация о происхождении столь необычного имени дракона — Триггг45, а также о местах, где проходило его детство, отрочество и юность.

Следующий лист

— …Вот так все и происходило, своими глазами это видел, — грустно промолвил Триггг45 и глотнул триггер-виски прямо из графина, поскольку хрустальный фужер он неловким движением бокового плавника случайно смахнул в щель между гранитными глыбами. — Так вот, после того как восстание океанских кентавров было подавлено, император Маракайбо Блистательный перестал верить даже собственной тени.

При всех внешних атрибутах победы страна пошла вкривь и вкось.

Гвардия боевых кашалотов была разоружена и распущена на все четыре стороны. Кентавры сбежали за Геркулесовы столпы, в Большой Левант и в Верхнюю Грецию. Обосновавшись на этих варварских территориях, они начали сочинять антиатлантические пасквили. Процессы, запущенные еще реформами прадеда Блистательного Маракайбо, покатились по наклонно-энтропийной плоскости вместе со всей большой страной. Мощнейший когнитивный диссонанс затронул не только военных и торговых специалистов, но и работников умственного труда. Совершенно неожиданно для многих, культурные перемены коснулись даже и процессов мировой гармонии…

— Простите великодушно, но вы сейчас рассказываете именно о той Атлантиде, о которой упоминали Геродот и Платон? — мягко перебил дракона барон фон Юкскюль.

— Фантазии Платона были просто высосаны из его собственного пальца. Геродот же, действительно, что-то там упоминал о моей родине, но все его рассказы основаны на откровенно тенденциозной информации, полученной греками от изгнанных кентавров.

И вообще, почему-то в памяти народов всегда отпечатывается переизбыток мерзавцев.

Того, кто громче всех кричит, и выцарапывают всегда на исторических скрижалях.

— Да, я вас очень хорошо понимаю. Помнится, на скачках в Царском Селе в честь тезоименитства Его Величества я обошел на целых полкорпуса поручика Голицына, и хотя моя кобыла была явно впереди голицынского мерина, но именно ему и приписали победу в том заезде.

Это случилось потому, что на финише он первым прокричал свою фамилию флигель-адъютанту Оболенскому, тот внес ее в свой кондуит, потом передал бумагу по инстанциям и — пошло-поехало. Доказывай потом, что ты не верблюд…

Вручили наглецу еще огромный букет золотых орхидей и памятную бархатную ленту стипль-чеза. Правда, на следующий день я пристрелил прохвоста на дуэли, но на душе до сих пор сохранился неприятный осадок.

С корнетом Оболенским я разобрался уже позже, в Туркестане, и совсем по другому поводу. Болтуны и крикуны всегда все портят…

— Я рад, барон, что наши взгляды на мир столь близки… Очень хороший виски, особенно послевкусие… «Индо-слеза», вы говорите?.. Так вот, о кентаврах: эти существа не смогли смириться с законами установившейся гармонии, подняли бунт и — вот результат! — вымерли все до одного.

Вы когда-нибудь встречали на своем жизненном пути хоть одного кентавра: хоть морского, хоть сухопутного?

— Не доводилось.

— И уже не доведется, уверяю вас. После событий, о которых я рассказал, что-то изменилось в этом мире. Закончился Золотой век — век спокойствия и равновесия. Ведь каждый атлант ощущал себя не песчинкой на ветру, а звеном в цепи истории могучей цивилизации.

Он чувствовал себя одновременно и рыбой, и птицей, и зверем.

По глубине мыслей и чувств атланты любого уровня могли жить и на земле, и в небесах, и на море. Их мечты взлетали выше перистых облаков и погружались ниже любого термоклина…

Все были абсолютно равноправны друг перед другом и перед вечностью…

После того бунта кентавров все карты здравого смысла настолько перемешались с дешевыми картонными подделками, что процесс разложения быстро прошел точку невозврата…

— Что вы имеете в виду? Ваши соотечественники перестали платить карточные долги или стали уклонятся от честных дуэлей?

— И это тоже, конечно, но то, о чем вы говорите, стало уже лишь следствием главного перелома. Дело в том, что видимая оболочка явления в старые времена не имела никакого значения — важна была только глубокая внутренняя сущность. Теперь же, после той катастрофы, все изменилось с точностью до наоборот.

Каждый атлант вынужден был принять для себя важное решение: или полностью перейти на сушу, или окончательно скрыться в водных глубинах.

Те, кто вышел на сушу, уподобились кентаврам — тем самым, с которыми еще недавно сражались.

— Они что, сознательно нарушили присягу?

— Нет, скорее бессознательно. Видите ли, прозрачность атмосферного воздуха в десятки раз выше, чем самой прозрачной воды…

— А какое это имеет отношение к кентаврам?

— Самое прямое. На воздухе очень легко пускать окружающим пыль в глаза, а под водой нет и не может быть никакой пыли. Кроме того, видимость в самых чистых морях мира не превышает и семидесяти метров. Поныряйте как-нибудь на Красном море или около Мальдивских островов и убедитесь сами. А вот на поверхности — совсем другое дело.

Например, вот с этого скользкого волнореза вы легко увидите любой португальский галеон или греческую трирему на расстоянии более пяти верст. Между семьюдесятью метрами и пятью верстами есть разница, не правда ли? Для субъектов, во главу угла ставящих видимость явлений, а не их сущность, жизнь на суше намного предпочтительнее…

Полностью на сушу переселились тогда все позеры и хвастуны без внутреннего стержня. Покрасовались друг перед другом, попозировали разным там Фидиям и Праксителям в эпоху эллинизма, а потом сгинули в небытие, чего и следовало ожидать.

Память о них осталась только в греческой мифологии и в садово-парковой скульптуре.