Лариса Шубникова - Я тебе не ровня

– Маш, а Маш… А мне поглядеть можно? – и глаза такие сделала просительные, что боярышня хмыкнула.

– Маш, Маш – брови замажь. Ладно, идем нето. Только уговор, никому о том не рассказывать. Божись, рыжуха хитрая, – Машутка после Аришкиной-то шутки сердилась притворно.

– Вот те крест, никому и ничего! – Аришка уже подскочила бежать.

– Тьфу, куда тебя? Идем опричь амбаров, чтобы никто не заметил.

И ведь пошли, окаянные! Пробрались сторожко к ратному кругу – утоптанный пятак земляной, огороженный заборцем в пояс человека – и, пригибаясь, чтобы никто не видел, уселись подглядывать.

– Аринка, ниже голову-то! Макушку твою ржавую увидят! – сердито шептала боярышня.

В круге махались Демка с Фаддеем. Шумской стоял распоясанный, в одной рубахе и молча наблюдал. Изредка токмо вставлял два-три слова.

– Дём, коленки.

Или:

– Фаддей, не заваливайся на спину, горло подставляешь.

Аринка дышать забывала, глядя в щелку заборную на такое вот оружное умельство. Ребята крепкие, мечи поют-блестят, и будто пляшут бояричи, а не ратятся. Только не знала она настоящей пляски, и поняла ее в тот самый миг, когда супротив Демьяна вышел Андрей.

Два меча в руках Шумского вжикнули, ослепили на миг рыжую Аришку отданным солнечным светом, и такое началось, что лучше бы никогда не кончалось! Есть все же красота и в ратном бою, когда умелый воин танцует в кругу, и отвечает ему такой же бывалый вой.

И все бы ничего, но девушки позабыли про Фаддея, а тот, прислонясь к заборцу, углядел-таки две макушки – русую и рыжую. Был бы парень обычный, промолчал бы или шуганул по-тихому двух любопытных девах, но он был иной…

Подкрался к тому месту, где прятались Арина и Маша, и громко так сказал:

– Уряд позабыли?! Розог давно не нюхали?! – и уставился во все глаза, видя, как девчонки испугались, будто страхом их упивался, паскудыш.

– Аринка, тикаем! – шумнула Марья, и рыжая подскочила, развернулась бежать, да не вышло….

Косища ее золотая от быстрого поворота по ветру легла, а кончик-то возьми и застрянь между двух плашек заборных. Да так крепко прищемился, что ни туда, ни сюда. Марья новой подруги не бросила, а принялась выпутывать косяной конец из заборца – ничего не вышло. Фаддей, видя такую муку, только похохатывал.

– Что, радостно тебе, братец? – выплюнула зло Машка, все пытаясь вызволить Аришу.

– А то нет? – Фаддей взглянул на Арину, и улыбка сползла с его лица, будто шкура со змеи.

Девушка уже не пыталась вырваться из путов своих волосяных, а смотрела прямо на боярича и взгляд ее поначалу ясный, стал темнеть. Ариша поняла вдруг, что перед ней никто иной, как змей равнодушный и коварный. Фаддеевы глаза подсказали: в них странная радость плескалась от того, что Аришка попалась. А уж когда боярич заметил Аринкино внимание, так улыбаться перестал и еще более стал похож на змею. Нет, не ужика безобидного, а самого что ни на есть гадючьего гада.

Возня эдакая привлекла ехидного Дёмку и строгого Шумского. Боярич-то сразу перестал мечами махать, да и ринулся к застрявшей Аринке. Шумской поглядел немного, и тоже подался вслед за товарищем.

– Экая птаха-то попалась, – глумился Демьян: – Фадя, и как ты споймал? Во повезло. Арина Игнатовна, ну теперь не обессудь, виру* с тебя стребую. Раз то, что посмела в ратный круг влезть, два – что попалась так постыдно.

– И что же ты стребуешь, боярич? – Аринке-то деваться некуда; вон она косища натянулась как веревье и не пускает.

– Ох, да коли так сходу скажешь, а? Подумать надоть, – мучил, окаянный, девушку. – Что, крепко прилипла, букашка рыжая?

И вроде слова неприятные говорил, глумился, а в голосе тепло и взгляд добрый.

– Сам видишь, Демьян Акимыч, – вздохнула Ариша, и ясно так на него посмотрела.

Машка пыталась собой загородить подругу, но знала твердо, что не поможет. Если уж Дёмка про виру запел, стало быть, не отвертеться.

– Вижу, ой, вижу, – задумался, бровями поиграл потешно, и выдал: – Вот что, Аришка, ты мне пряников напеки, да непростых, а с медом. И чтоб мне хватило, Фаде и боярину Андрею. И чтоб печатные! И чтоб быстро!

Арина выдохнула облегченно – ведь мог попросить и чего похуже, а он пряники….

– А ты, боярич, ты не скажешь, что Маша тут была? Это я ее подбила глядеть на мечные уроки.

– Дёмка, не слушай ее. Она и знать не знала, что уроки такие есть. – Боярышня-то не гнилая, как видно.

– Какая разница, сестрица? Пряники-то все равно мне будут. Кто там у вас заводила, ты или Арина Игнатовна, мне без разбору. Дайте мое печево*! Ну, говори, что согласная и сговор готов.

– Жадина, – Машка мягко журила брата, пытаясь тихонько вытащить Аришину косу из забора.

Арина же, обрадовавшись, что все хорошо закончилось, уж открыла рот, чтобы подтвердить сговор, но отчего-то посмотрела на Шумского. Вот зачем, глупая…?

Андрей смотрел пристально, глаз не опускал, и не было в них ни злости, ни муторности, о которой все ей твердили, а только пламя какое-то мерцающее, непонятное и очень волнительное. Ариша и застыла малым столбиком, уставилась на Шумского, и взгляда отвести не могла никак. Заметила лишь, что сам боярин как-то помягчел лицом, но лишь на малый миг. Затем опять стал собой и двинулся к Арине. Без слов взялся большой рукой за заборину, что не отпускала Аришку, и дернул. Рыжая коса плавно скользнула на свое законное место – плечо славницы.

– Ну…ты…Андрюха, чёрт сарматский! Куда ты ее? Все, плакали мои пряники! – Демка аж вздулся от обиды: – Фадя, а ты куда смотрел, а? Не мог двинуть этому…? Тьфу!

От автора:

Забороло –верхняя часть крепостной стены, где находились защитники; укрытия на верхней части стены, защищающие обороняющихся воинов.

Подсумок –воинская сума с «ушками», крепилась к поясу.

Летник –старинная верхняя женская одежда. Длинная, сильно расширяющаяся книзу. Летники носили родовитые жены и дочери.

Вира –упрощенно – штраф в пользу потерпевшего.

Печево –печеная еда, преимущественно хлеб, печенье, пряники.

Глава 5

Что там Дёмка болтал, как Фаддей злобился, Андрей не слышал, не видел. Рыжую отпустил, а сам руки плетьми повесил и застыл, глядя в глаза, что все более напоминали осеннюю речку и весенний листочек в ней. Аришка смотрела на него и с того живого, горячего взора ворохнулась в Шумском забытая давно радость.

Нет, не та, законная, что после победы надо ворогом или богатой добычи из похода. Не та, которая буянила, вихрилась от крепкой бражки, пива или сладкого вина. А та самая, глубокая и душевная. Бесценная.

За малый миг, что перехлестнулись взглядами, Андрею много что вспомнилось, но особо мать. И все с того, что рыжая Аришка с ясными глазами, с прижатой косой, словно птаха пойманная, всколыхнула муть со дна душевного, подняла осыпь горестную.