Игорь Сотников - Номенклатор. Книга первая

Что же касается Азиния, уже с носом заглянувшего в глубину кувшина, крайне его удивившего тем, что на все его требования поделиться ещё каплями истин, он был глух, – он даже щелчком пальцев по его стенкам это проверил: как есть пуст и глух, – чему он не мог поверить и решил воочию убедиться в том, что это не обман его слуха, – тревожат часто меня голоса моих избирателей, заявляющих с чего-то, что как только я был избран в преторы, то в тот же момент оглох к их нуждам и чаяниям, – для чего и заглянул так глубоко в глубину кувшина.

И хотя капель истин он там не обнаружил, это не помешало ему обнаружить там куда как более глубинные вещи, о которых он, только слегка оторвав своё лицо от горла кувшина, которое вдруг его лицо притянуло к себе, решил сообщить Публию после того, как только он продышится. Для чего, собственно, он сперва и оторвал своё лицо.

– Ну а всякая власть зиждиться на тайных знаниях, – со своим хитрым прищуром глаз смотря сквозь Публия, говорит Азиний, с нескрываемым намёком на то, где также могут помещаться все эти тайные знания, наполняющие любую власть сакральностью и авторитетом, – но история этих знаний печальна для нынешних властителей. Даже память о них бесследно исчезла с умами последних настоящих мудрецов легендарно мифических времён, и сейчас, чтобы наполнить сакральным качеством даруемые божественным проведением и принимаемые властью законодательные акты, было решено поставить во главе всего понятие «Фидес», с его священным значением: слово чести, отражающее волю народа. И теперь точное следование фидесу и даёт силу закону. Но опять же остаётся открытым вопрос, что по своей сути есть фидес. – На этом моменте Азиний с таким многослойным значением в лице стал задумчиво выражаться, что Публию на него было трудно смотреть – он небезосновательно опасался за то, что Азиний сейчас так крепко приложится головой к горлу кувшина, что есть вся вероятность того, что он сумеет своей головой проскользнуть внутрь этого кувшина.

О чём видно сейчас и задумался Публий, с расчётливым выражением лица принявшись прикладывать свои имеющиеся на данный момент математические и геометрические знания к голове Азиния и к кувшину перед ним, куда может при стечении определённых обстоятельств поместиться голова Азиния, только с виду такая большая.

– Ни в коем расчётном случае она туда не поместится. – После некоторого бремени своих расчётов, пришёл к такому выводу Публий. – А вот в каком-нибудь непредсказуемом обычными обстоятельствами бытия человека случае, она вполне может туда войти, если её ещё смазать со всех сторон оливковым маслом и сзади надавить коленом ноги. Хотя нет. – Представив эту картину, рассудил Публий. – Тут без битья посуды не обойтись. – Сделал окончательный вывод Публий, соразмерив свои разумения с агрессивным и жестоким видом Азиния, кого с помощью одних словесных уговоров не уговоришь засунуть свою голову в кувшин.

А Азиний на всё это дело смотрит со своей стороны, рассказчика. В общем, он не задумывается над тем, какие его впереди ждут последствия и что насчёт него думали, будут думать, сейчас думают и в итоге надумали слушатели. На кого он плевать всегда хотел, когда он пребывает в таком воодушевлённом состоянии духа. И ему рот даже своей зевотой и уныло скучным лицом не заткнёшь. И если он взялся до слушателя довести свою мысль, то он это сделает, даже на все стремления его языка к невнятности изложения всего того, что ему поручают озвучить, а текущие сейчас из глубин и из поверхности его головы мысли, и не уразумеешь на самом деле из чего они проистекают, раз даже для самого Азиния они звучат в новизну и недосягаемо для его понимания.

И в виду всего этого сложного для себя восприятия той проистекающей из себя с помощью языка действительности, где Азиний сам офигивает при этом, задаваясь вопросом: «А это моя ли действительность?», Азиний, принявшись использовать те так иносказательно им упомянутые тайные писания на нерасшифрованном ещё языке легендарных богов (для слуха, непосвящённого в эти тайны малограмотного человека, звучит это как тарабарщина), начинает с каждым сказанным словом удаляться от понимания себя Публием. И лишь в самом конце своей запутанной речи Азиний, сумев собраться в себе, оторвавшись от горла кувшина, с такой притягательной силой на него действующего, сумел внятно себя выразить:

– И сейчас приняло значение истины лишь то, что на данный момент интеллектуально, актуально и целесообразно принимать за правило жизни. – На этом месте и моменте Азиний сфокусировал свой взгляд на Публии, затем с видимой трудностью оторвал от него свой взгляд, посмотрел в разверзнувшееся перед ним жерло того самого вулкана, который вызывает непреодолимую и сильнейшую жажду стремления к неизвестному в сознании людей, любящих жизнь и жить по полной (Азиний небезосновательно причислял себя к этим людям), и вдруг, резко перехватив горло кувшина рукой, подскочил с места и так быстро исчез с глаз долой Публия, что он и не понял, если бы заметил его исчезновение перед собой, а был ли здесь за столом ещё кто-то.

А не заметил Публий исчезновение Азиния потому, что и сам погрузился в глубокие мысли по следам разговоров Азиния. Правда не сразу, а толчком для далее им надуманного послужила ещё обнаруженная им запись на столе: «Тому, кто тут срёт: Берегись, прокляну! А если ты наплюешь на проклятие – пусть разгневанный Юпитер будет твоим врагом!». Где Публий несколько раз с большим упорством взгляде и придирчивостью в мыслях прочитал эту надпись, откинулся спиной к стене и принялся размышлять, прикрыв свои глаза для более чёткого разбора этой чьей-то глубокой мысли, не на пустом месте надуманной, а всего вероятней, что после глубокого раздумывания над проступками того скрытного пакостника, кто в себе свои пакости не то что бы не держит, а он их специально из себя выделяет по склонности своего сердца и характера к разным пакостям.

– Любой проступок, как некая причина, всегда ожидает на себя реакцию, а другими словами, следствие этого поступка. – Рассудил Публий, ещё держа перед своими глазами эту надпись с призывом возмездия к богам. И Публию даже очень понравилось то, как он рассуждает. И он на этом, раз у него так всё превосходно получается, не останавливается, пускаясь в дальнейшие размышления.

– А сколько же должно было произойти преступлений, чтобы люди вначале пришли к решению упорядочить свою жизнь ограничениями, названными ими после правилами и законами, а затем на их основе создать законодательство в виде тех же таблиц законов. – С вопросительным подтекстом рассудил Публий. А так как его речь относилась только к самому себе, то этот его вопрос носил всё тот же риторический характер, где отвечать на него предполагалось ему же. Чем он и занялся тут же.