Марина Мурсалова - Один из семидесяти

Живой интерес со стороны учтивого собеседника пробудил в Ашане обстоятельного рассказчика.

– И еще я скажу: человек не зря придумал деньги. Любую войну можно предотвратить, если правители договорятся о достаточном для всех количестве золота. Зная это, наш царь никогда не скупился на отступные: ни Риму, ни Парфии – во имя благополучия и спокойствия своего народа. Как правило, избегает кровопролития не сильнейший, а мудрейший. Нельзя договориться лишь с дикими племенами, которые не знают, как обращаться с деньгами, например, с дикими кочевниками, которых интересует только скот и сочная трава на ближайшем пастбище.

Давид удивился его логике. У Ашана между тем от долгого говорения пересохло в горле. Он подошел к столу, омыл руки над глубокой умывальной чашей, затем плеснул из узкогорлого кувшина молодого вина в чашу для питья. Хотел было уже поднести ко рту, затем вспомнил о Давиде.

– Хочешь? – предложил вина хозяин своему новому работнику.

– Ага, жарко! – Давид запарился в своей хламиде. Он с удовольствием осушил чашу прохладного густого виноградного сока, чуть тронутого брожением. – Хороший напиток, – поблагодарил он хозяина, возвращая сосуд.

– Ты не омываешь рук перед тем, как принять пищу или выпить благодатного вина из чистого винограда? – Ашан сказал это без злобы.

Давид на миг задумался. Затем вспомнил слова Егише.

– Господь наш Иисус сказал:

«Ничто извне входящее в человека, не может осквернить его. Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища.

Увидев, что мастер не прерывает его, как это нередко случалось в беседе с другими людьми, Давид добавил:

Исходящее из человека оскверняет его. Ибо изнутри, из сердца человеческого, и исходят злые помыслы: прелюбодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, – все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека».

Ашан ненадолго задумался над сказанным Давидом.

– Наша религия не позволяет пить и разделять трапезу с иноверцем, – неожиданно произнес он. Давид с удивлением и некоторой опаской посмотрел на хозяина. – Но так может рассуждать лишь тот, кто не знал никаких лишений, – сказал Ашан. – Кого не спасали от верной гибели люди другой веры, даже другого цвета кожи.

Все же немного поколебавшись, хозяин налил себе вина в ту же чашу, из которой пил Давид, и торопливо поднес к губам. Давид бросил взгляд на детей Ашана и увидел, что в их глазах застыл настоящий ужас.

– Прости мою настойчивость, – Давид поспешил сменить тему, – но как же ты все-таки оказался среди римлян?

– Я бежал из плена, – угрюмо ответил Ашан, ставя пустую чашу на стол, – но успел побывать в шкуре раба.

– Сочувствую, – покачал головой Давид. – А что, в твоей стране не держат рабов?

– Здесь нет такого понятия, какой вкладывают в это слово римляне. У нас в некоторых семьях живут некогда плененные воины и женщины. Но с ними не обращаются так жестоко – их не заставляют работать до изнеможения, подгоняя плетью. У нас таких работников принято кормить и давать им отдых. Да, они бывшие враги, но они все же люди! Истинный верующий не станет обращаться с человеком как со скотом. Римляне – настоящие безбожники!

Давид вздохнул и углубился в работу, а Ашан – в свои тягостные воспоминания.

– Я тогда был чуть постарше Шенера, – указал через плечо мастер на старшего сына спустя какое-то время.

Затем Ашан тоже вернулся к своему занятию. Но то ли от хмеля, ударившего в голову, то ли при воспоминании о тягостном периоде своей жизни, выражение его лица стало злым, и он вдруг зашвырнул недошитую пару за гору шкур.

– Меня спас отважный муж, кстати, тоже иноверец. Он годился мне в отцы и помог бежать из плена. Как я добрался до дома, до сих пор не могу понять… – в его голосе зазвучала тоска. – Наверняка тот человек поплатился своей жизнью за мой побег… Слава ему! Слава всем, кто этого достоин!

Ашан вышел из-за стола и присел на пороге мастерской. Сыновья заметили перемену в настроении отца и ниже склонили головы над работой, стараясь ничем не привлекать внимания строгого родителя.

Егише сидел у дверей постоялого двора. Осеннее солнце входило в зенит. На узких прожаренных улочках оставалось достаточно тенистых уголков, где можно было спрятаться от его по-южному любвеобильных, палящих лучей. Из дверей вышел хозяин постоялого двора Арид. Он подошел к ограде, где понуро склонив головы, стояли лошади и ослы постояльцев.

– Загадили весь двор, – заметив Егише, недовольно проворчал Арид. – Надо с их хозяев брать дополнительную плату. А то из-за этой вони скоро мой двор будут обходить стороной.

– Плата за проживание и так не мала, – заметил Егише.

– Я беру не больше чем другие, – отрезал Арид. – Просто во всем должен быть порядок. Это же не яйлаг [36] высокогорное летнее пастбище какой-нибудь, а город!

– В римских городах тоже не всегда встретишь чистоту.

– Прости, чужестранец, но мне нет дела до того, что творится в чужих землях, – не очень зло отозвался Арид.

– Много ли городов в Атропатене? – не обращая внимания на его недовольство, все с той же дружеской улыбкой задал вопрос Егише.

– Немало. Фрааспа, Агназана, Шиз, Нуксуана [37] город Нахчыван, Азербайджан … не считая мелких селений. Но Газака – самое большое и важное, ведь здесь почти постоянно живут правитель, самые именитые его приближенные и главный священнослужитель Атропатены. На удивление быстро разрастается наша Газака, – с готовностью и заметной гордостью заключил Арид.

– Давно ли здесь город?

Арид с повышенным интересом осмотрел фигуру незнакомца.

– А ты, часом, не лазутчик?

Этот вопрос развеселил Егише:

– А в чем, по-твоему, моя корысть? Я как чужестранец интересуюсь, а тем, кому надо, давно все про вас знают. В Риме у цезаря есть подробный отчет о вашей стране и вашем житие-бытие.

Арид постоял еще немного в отдалении, затем поразмыслив, подошел и присел на каменную скамью рядом с Егише.

– Еще недавно здесь не было ни садов, ни постоялых дворов, ни каменных, ни даже глиняных построек, ни тем более оград, – начал с заметным удовольствием рассказывать Арид. – Один большой яйлаг. Мой отец был скотоводом и жил в крошечном глиняном доме без окон и дверей, вросшем по самую крышу в землю. Окно, а точнее, дыра была проделана вверху, в середине строения, чтобы дым и копоть выходили наружу. На глиняном полу – шкуры, вместо дверей – шкуры, вместо постели – шкуры. Мы, его сыновья, выгоняли скот на дальние пастбища и месяцами жили в дальних камышовых шалашах и землянках. А теперь даже бедняки не хотят жить иначе как в жилище из самана [38] кирпич из глины и соломы , кто побогаче – в доме из белого известняка. Даже шкуры уже не постилают, а ткут шерстяные паласы. Что ж, человек всегда стремится к сытости, теплу… и красоте. Слава всем богам, есть на что равняться – красота везде!