Марина Мурсалова - Один из семидесяти

В храме горел огонь. Он горел здесь всегда, оберегая священные стены от посягательств злых духов на это хранилище веры и бодрого духа членов общины. А в этот вечер, несмотря на безлюдие, он горел особенно ярко, по-праздничному, разбрызгивая по темным стенам кроваво-красные блики. У подножия алтаря лежали вниз лицом двое мужчин, распластавшись в каких-то неестественных позах.

По залу пронесся холодок, и один из лежащих на земле, рыжеволосый, почувствовал, как над ним кто-то склонился и даже ощутил горячее дыхание на затылке.

– Ничтожный, скоро встретимся с тобой, – глухой шепот чуть не довел несчастного до обморока. Хотя примерно в таком состоянии он пребывал все время с начала магического действа. Несмотря на страх, человеческое любопытство взыграло в нем, и он приоткрыл один глаз.

Пламя дернулось, и по стене к выходу скользнули две тени. Их отбытие сопровождалось не звуком шагов, а резким дуновением ветра, которое почувствовали лежащие на полу.

Первым выпрямился мужчина повыше ростом и постарше годами, тот, кто проводил ритуал – жрец. Он расправил полы белого судре [1] традиционная белая нательная рубашка зороастрийцев, как мужчин, так и женщин , со вздохом облокотился о стену и вытянул занемевшие ноги.

– Именем благого Мазды, да исполнится сие праведное дело во имя спасения веры…

– О? мой повелитель, – бросился к его ногам его слуга. – В магии нет тебе равных! Славься, ахура [2] обладающий магической силой …

– Глупый человек, – слабо улыбнулся священнослужитель, – разве ты способен понять и оценить произошедшее? Это не магия, это веление Всевышнего.

– Но я все видел своими глазами…

Слуга с ужасом вспомнил все подробности ритуала. Как после принятия хаомы [3] ритуальный напиток жрец впал в особое состояние, буквально преобразившись внешне. С момента, как он приступил к заклинанию, воздух внутри храма словно сгустился, начал сдавливать со всех сторон, и в какой-то момент слуге показалось, что сейчас их просто разнесет на части. Стало душно до одури, и он запаниковал, но в следующее мгновение откуда-то из середины зала вырвался воздушный вихрь и отбросил их к алтарю. А затем послышались голоса…

– Человек видит и слышит то, что жаждет воспринять его разум, – вещал между тем жрец. – Я лишь освободил твой разум от сомнений и заблуждений – я приблизил тебя к Всевышнему, а далее ты сам волен видеть и делать то, что считаешь нужным: постигать, творить чудо, лечить и излечиваться или даже наказывать во имя веры…да, как священнослужитель, я могу порой подсказать, но ты сам делаешь выбор…

Маг говорил, зная, что эти слова вряд ли найдут понимание у его слуги. Он не сомневался и в том, что ни при каких обстоятельствах и даже под пыткой этот человек не выдаст своего хозяина и не расскажет ни о колдовском ритуале, ни тем более о том, для кого он предназначался.

– Разве я смог бы вот так запросто вызвать злобных фравашей [4] духи, в данном случае злые и наслать их на…? – пожал плечами слуга.

– Замолчи! – грозно прервал его жрец. – Не забывай, что предводитель злобных фравашей – Ахриман [5] верховное божество зла . Да будет попран и отвержен презренный! Я правоверный зороастриец и не имею дела с нечистью!

Слуга приблизился к нему и зашептал, кося глазами на дверь:

– Тогда кто эти двое, что вышли отсюда?

– Это ашаваны, – твердым голосом произнес жрец, – защитники веры, создания Света и Правды! И они вершат благое дело!

…Караван, как обычно, подошел к городу на закате. Четверо путников, не дожидаясь окончания путешествия, сошли на землю еще когда один из погонщиков, приподнявшись в седле и указывая на гору, впервые радостно вскричал: «Газака!». Прилично проплутав по извилистому подъему и горным тропам, путники еще раз ощутили на себе иллюзорное воздействие гор – их величие, издали кажущееся довольно скромным и с легкостью преодолимым…

Все четверо были родом из славного города Иерусалима, уютно расположившегося на живописных склонах трех отрогов иудейских гор: Акра, Сион и Мориа, у ручья Кедрон. К старшему из этой дружной компании – Егише – обращались с повышенным почтением. Его сопровождали три довольно юных и резвых спутника: чуть постарше остальных статный красавец Давид; курчавый и смешливый егоза Рефаим и задумчивый философ Ванея.

Они сблизились и подружились задолго до совместного путешествия. И забрели сюда, за тридевять земель от своей родины, не случайно, и явились не для праздного отдыха и не по торговым делам, а с определенной миссией. И эти на первый взгляд безмятежно прекрасные места на самом деле таили для них смертельную опасность…

Арка из белого, аккуратно сложенного известняка свидетельствовала о том, что караван достиг конечной цели и прибыл в благословенную Газаку – столицу Атропатены.

Природа одарила окрестности большого города богатым разнообразием растительности. Стояла ранняя осень, но зелень уже набрала заметной зрелости – стала темной, словно уставшей. В воздухе витали ароматы, настраивающие на новый, более спокойный лад. Чувства и желания уже не рвались наружу, как еще недавно, а мирно покоились внутри, в душе, подвигая ее обладателя скорее к безмятежному самосозерцанию, нежели подвигу или стремлению познать нечто новое.

В преддверие зимнего забвения, словно напоследок, природа не скупилась на краски. Золото всех оттенков, ржа и пурпур задавали тон в этом буйстве осеннего разноцветья.

Наша компания прошлась по улицам города, над которым быстро сгущались сумерки. На радость новоприбывшим арамейскую речь, столь распространенную на Востоке, в этих местах понимали многие. Случайно повстречавшийся местный житель довольно подробно объяснил, как добраться до постоялого двора. Однако, немало проплутав по узким улочкам, пришельцы все же заблудились. Праздник Паити-шахам был в самом разгаре, жители в это время дня уже сидели за праздничными столами, с родственниками. Даже детей нигде не было видно – шатание без дела по улицам даже в праздничные дни не принято было у мидян [7] Атропатена была частью Мидии, ее называли Малая Мидия . Почти впотьмах на краю города они набрели на довольно глубокую, вместительную яму, в которой и решили заночевать.

– Я же говорил, не надо было оставлять караван, дошли бы с ним до постоялого двора, – все же не удержался от восклицания Рефаим.