Вито Леоне - Волчье лезвие

Ольф протянул ладони к огню, чтобы жар костра взбодрил его – годы и раны тяготили тело, набитый желудок клонил в сон. Напротив него Ирм, невысокий, но плотный крепыш, с жадностью поглощал мясо и выговорил сквозь причмокивание:

– Помёт ещё не высох, к середине ночи догоним… Хм, вкусно. Хорошо, что корову нашли.

– Надо выходить на рассвете, – сказал Ольф. – Я не из пугливых, но попав в засаду, мы не сделаем то, ради чего уже три ночи прёмся по дремучим лесам. Вместо того, чтобы пить пиво и тискать жен или челядинок.

Ирм взял бурдюк с водой, жадно хлебнул и, вытаращился на Агилульфа.

Ольф увидел в глазах разведчика надежду скорее покончить с погоней: «Да, девка хороша, Ирм, – усмехнулся он про себя, ‒—все поняли, как она тебе приглянулась. Чего вот только Аго ей так озаботился? Не было такого, чтобы мы помогали римлянам. Или он тоже её возжелал? Если так, то не завидую тебе, Ирм».

Агилульф пригладил бороду, встал с травы, развел дюжие плечи.

– Шайке разбойников, Ольф, не сладить с боевым отрядом. У кого еще есть что сказать? – обратился он ко всем воинам, которые собрались у костра, когда появился Ирм.

– Бёрн и Хаган, – сделал Ольф последнюю попытку отложить ночную вылазку, – еще не вернулись. Нас всего восемь, а, по словам римлянки, напавших не меньше двух десятков.

– Если промедлим, то они сбегут за горы, к франкам, – ответил Агилульф, надевая ножны с мечом на кожаный пояс. – А ступать на их земли таким малым числом воинов я не буду.

Агилульф обвёл взглядов воинов: никто не возразил.

Отряд гнал коней вперёд. Ольф слышал, как сзади Лег полушёпотом сказал Ирму:

– Они же нас засекут раньше, чем нападём.

– Нечего было молчать, пока командир ещё не приказал выступать. Он бы выслушал и разъяснил, – ответил Ирм. – Всегда так делает. Скот и пленные не дадут им быстро сорваться с места. Ничего Лег, две зимы назад я таким же дурнем был. Потом понял, Агилульф знает, что делает. Вряд ли, его вообще посещают сомнения.

Ирм ошибался. Тревожная мысль, как одинокое хмурое облачко на небе, посетила Агилульфа: «Могут порешить всех и бежать», но он отогнал ее, спрятал глубоко внутри, заменил другой: «Что ж, тогда крестьянам не повезло».

Когда ночь скрыла буйное цветение на лугах и полянах, а уханье сов, писк москитов и шорохи от лап лесной живности сопровождали безмолвное движение отряда среди раскидистых буков, редких клёнов и молодых дубов, Агилульф приказал встать.

– Ирм, Лег, – махнул Агилульф рукой в темноту. Они спешились и ушли вперёд.

Уже яркие звезды запылали над ними, повеяло ночной прохладой, а разведчиков не было.

Агилульф еще не тревожился, но медовый аромат астранций, что заполнял лесной воздух, вытаскивал из памяти прежде живых мать и сестру. Так пахли волосы матери и руки сестренки Минны, а их спальни всегда украшали эти цветы ‒ звёзды из лепестков. И потому, чтобы избавиться от неприятного чувства беспомощности перед неудержимым врагом – чумой, – забравшей близких пять зим назад, его разум требовал действий, что убивали всякие думы.

Впереди перед ними, в двух десятках шагов от лужайки, где они слезли с коней, хрустнула ветка, затем от ближних корявых стволов отделились две тени.

– Стоянка во второй лощине после рощи, – тяжело дыша, сказал Ирм. – Там тихо. Там странно тихо.

– Что ж, тем им хуже, – произнёс Сундрарит, – нападём внезапно, а там и Вотан дарует нам победу, да, Аго?

– Крестьяне и скот там? – спросил Агилульф, и вытащил из складок туники грибную жвачку – хлебный мякиш пропитанный отваром мухоморов, бросил в рот.

– Так, я и говорю, там странно тихо, ни коровы не мычат, ни людских звуков, – ответил Ирм.

– Так, Лег останься с лошадьми. Веди, Ирм, – перекрестился Агилульф. – Даруй нам победу, Отец, – вынул меч и пошёл следом за разведчиком.

Они не прошли и ста шагов, как медведица бросилась на них у первой лощины. Когтистая лапа вспорола Ольфу живот, и откинула на десять шагов в сторону. Грибное зелье уходило из тела вместе с кровью, но пока защищало его от боли. Сейчас он слышал дикий рёв зверя, крики товарищей, но трава вокруг становилась влажной и липкой и разила кровью.

Когда звериный рык резко стих, оставив только хриплые людские голоса, Ольф прекратил попытки встать. Взгляд его устремился к небу, где новая луна манила к себе. Ноги немели.

«Что ж, старушка Гиза, не видать тебе моей могилы. Поплачешь у деревянного голубя, – бились в его голове мысли слабым пульсом. – Прими меня Вотан в свой дворец отведать медового пива. Не в рай Христов же мне идти».

Лунный круг над ним закрыли лица Агилульфа и Сундрарита, глаза их пылали злым блеском, а плечи вздымались от частого дыхания.

– Спешите, – громко, как ему казалось, сказал Ольф. – Было слишком шумно, чтобы шайка не проснулась.

Агилульф присел рядом, склонив голову, и меч в его руке переливался в ярком лунном свете багровым сиянием от стекающей крови.

– Что Ольф..? Вернемся за тобой. Скоро.

– Нет. Лучше скажи, если на мне распятие, – нащупал Ольф руку Агилульфа, – я попаду к Отцу битв, к Вотану, во дворец павших?

По лицу Агилульфа пробежало смятение. Ольф на мгновение прикрыл веки, по пальцам побежал холод, вдох застрял в горле, прерванный кашлем.

– Ты погибнешь в бою, Ольф, и будешь пировать на небе, – выпрямился Агилульф. – Дай копьё, Сундрарит.

Когда он вонзил копьё ему между рёбер, у него самого, как будто кольнуло под сердцем. Мелькнуло чувство, что излишняя горячность и поспешность и стали виной тому, что старушка Гиза будет оплакивать супруга.

К лагерю гепидов они пошли, уже не скрываясь – с хрустом под ногами, с боевыми возгласами. Ветки хлестали Агилульфа по лицу, кусты царапали голые руки и ноги, но грибная жвачка обезболивала: он не ощущал ничего, и только перед глазами так и застыло распростёртое тело Ольфа с белым, как снег, лицом.

***

Крики жены и дочери прервались медвежьим рыком. Белый туман скрывал их от взора Фроила, его тело сжалось, и, вынырнув из сна, он сел мокрый от пота.

В роще, что они пересекли прежде, чем встать на ночной привал, ревел медведь и кричали люди, но в лагере стояла тишина. И только едва теплились угли вечернего костра под лунным светом, что поблескивал на бронзе украшений, топорах и уздечках коней, которые жались другу к другу от звериного рыка.

«Они приснились, значит, зовут к себе, – лениво текли измышления в тяжёлой голове Фроила, а вялость он списывал на дурной сон. – Где часовые? Там же может быть враг. Точно враг, мы же здесь чужаки».

– Вставайте, – заорал он, толкнув соседа.

На что тот, пробурчав ругательство, заворочался и открыл глаза.

– Что надо?

И хотя медвежий рык стих, отвечать Фроилу не пришлось, так как с той стороны приближался боевой клич лангобардов, отчего соплеменник попытался вскочить на ноги. Движения его были медленны, он зашатался, и упал на колени, словно перебрал крепкого вина.