Рина Оре - Три цветка и две ели. Третий том

Но Орелиан, топая ногами, требовал, чтобы ему дали снова и заново стрелять – и так, пока он не выиграет. Кричать и плакать он тоже не перестал, зато ярко порозовел. Добрый сердцем Лорко было подумал, что надо по совести поделить оленя пополам да мирно разойтись, как вдруг – топнув своей маленькой ножкой еще раз, Орелиан внезапно, со звуком осыпающихся камней, исчез с глаз. Исчезла и добрая часть того, что миг назад было краем обрыва. Дерево каким-то чудом еще держалось, но словно висело в воздухе.

– Орели!! – не своим голосом закричал «злой граф» и побежал к обрыву. Туда же устремились все остальные.

– Сами не упадите! – удержал обезумевшего отца Рагнер. – Взялись за руки, – приказал он своим людям. – Филипп, ты самый легкий – встань в конце, держись за ствол и не бойся.

Филипп не посмел возразить. Лорко убежал вниз, а пятеро лодэтчан образовали цепь, и Филипп ее замкнул. Он стоял у кривого дерева, на его корнях, практически висел в воздухе, и заглядывал в пропасть. Орелиан носил красное платье, такой же плащ и шаперон. Казалось, что среди желтовато-серых камней невозможно было не найти его, но Филипп не видел ничего красного.

Тут снизу донесся слабый тонкий голосок. Филипп заглянул еще ниже, под оголенные корни можжевельника – Орелиан, весь перемазанный землей и каменной пылью, с трудом держался на отвесном участке обрыва.

– Он внизу, жив! Но едва не падается.

– Вниз! – приказал Рагнер своим людям. – Лезьте к нему или ловите.

Те убежали, а Мартиннак срывающимся голосом проговорил:

– У него сс… лабы руки… Не успеют…

Рагнер не раздумывал – времени на это не осталось. Обнимая ствол можжевельника, он осторожно полез по корням. Дерево едва держалось – шаталось, камни сыпались. Наверняка вот-вот и случится новый обвал.

– Филипп, граф Мартиннак, отойдите подальше! – приказал Рагнер.

Ему не ответили. А внутри дерева что-то по-комариному тонко запищало, заскрипело, посыпалось – Рагнер понял, что если он не слезет с корней, то станет оленем через минуту, а не через десять дней. Он схватился за каменный край, уместил ногу на чем-то – и полез вниз по практически отвесному склону. Спускался он левее Орелиана и видел его круглые глаза – мальчик онемел от страха, застыл, впился руками в гладкую твердь; одна его нога попала в скол, и лишь на ней он держался, зато ниже него находился вполне приличный выступ – Рагнер полз туда, стараясь поменьше смотреть в долину и на реку.

– Орелиан! – позвал он, когда оказался ниже него, на выступающем валуне. – Отпускай руки и скользи на животе вниз. Я тебя поймаю!

– Орели! – показалась голова его отца. – Давай же, не трусь!

Сверху посыпались новые камни. Вскрикнув, Винси Мартиннак отскочил от обрыва, его сын, тоже закричав от ужаса, разжал руки – и рухнул вниз. Громко простонал и Рагнер – острый булыжник стукнул его по голове, и мгновенно потемнел, закружился мир; Орелиана он поймал, сам не понимая как, – тот просто-напросто сам свалился в его руки.

Снизу раздался свист. Морщась, Рагнер туда глянул – Лорко по-кошачьи ловко полз наверх и находился уж близко. Через минуту Рагнер передал ему Орелиана, держа того за шиворот, будто щенка. Лорко точно так же подал мальчика охранителю, что был ниже, тот – еще ниже, – и вскоре Орелиан надрывно ревел у реки.

Рагнер спустился последним вниз – его друзья уже отошли к лошадям: рылись в сумках у седел, искали что-то. Винси Мартиннак дожидался Рагнера. Он держал сына на руках, поглаживал его по спине, а тот обнимал его за шею и продолжал, судорожно всхлипывая, плакать.

– У вас кровь, Ваша Светлость, – сказал Мартиннак.

Рагнер тронул волосы справа, и поморщился от острой боли. По его виску струйкой текла кровь, огибая щеку и капая на плечо, на черный, грязный камзол.

– Пустяки, – сказал он, направляясь к реке.

– Нет, это не пустяки, – пошел за ним Винси Мартиннак. – Отныне в моем доме нет более желанных гостей, чем вы и ваш друг, барон Нолаонт. Я уже пригласил его к себе на празднество Перерождения Воды. Премного надеюсь видеть и вас с супругой.

– Я ей скажу… – говорил Рагнер, умывая лицо. – Наверно, она уж заскучала среди сильван и захочет развеяться в свете. А если и впрямь желаете отплатить добром, то прекратите стращать округу. Вам же хуже – в ваш город даже покойников на успокоение не возят, не говоря о лавках…

– Ну… вы должны понять – лиисемцы из вашего имения были подсудны герцогу Лиисемскому, а мы – мартинзанцы! Хлопотно поддерживать порядок на границе, когда у нас разные законы. Но, конечно, отныне всё изменится – мы с бароном Нолаонтом обо всем договоримся.

На том они и распрощались. Друзья залили Рагнеру голову куренным вином, прижгли рану и накапали туда воска, как делала Соолма. Голова у него, правда, всё равно гудела, несмотря на воск. Мигрень приспела, когда он ехал верхом на коне. В какой-то момент Рагнер остановился, спешился, отошел, тяжело дыша, к кустам – и там его вырвало.

Тем не менее, когда он воротился в сумерках домой, то уже улыбался. Несли на своих плечах гордые охотники привязанного к рогатине за ноги оленя. Его ветвистые рога почти касались земли, мяса хватило на пир всей деревне; голову оленя Лорко собирался отправить к чучельнику в Гайю. А пуще всего землеробы обрадовались тому, что «злой граф Винси, Боже прости, Мартиннак» хочет дружить с их господином, значит, и их более «не убиют» в Гайю.

________________

Празднество Перерождения Воды знаменовало собой начало календарного лета и, бесспорно, это торжество в Лиисеме было одним из самых красивых. К последнему благодаренью Нестяжания люди плели цветочные гирлянды, ночью украшали ими колодцы и источники, а в реки бросали венки – по поверью, если венок доплывет до моря, то любое желание исполнится. Еще несколько дней после можно было видеть эти кочующие цветочные послания, соединившиеся в пестрые хороводы. Зловредные речные русалки – утопленницы, чьих тел не нашли, мстили людям за то, что сами не знали любви в своем водном царстве – хвостатые красавицы гнали венки с текучей воды в заводи – и те усеивались коврами из аквилегий, купальниц, маргариток или незабудок. Неравнодушные люди заботливо отталкивали венки от берегов, надеясь, что и об их желании кто-то точно так же позаботится. Иногда среди знакомых бутонов попадались неизвестные, из других далеких краев или королевств. Как ни восхитителен бы был такой цветок, его из воды не брали, но могли запомнить или зарисовать. Так, к примеру, узоры из ирисов издревле встречались на севере Орензы, где отродясь «лилии-мечи» не росли.

Немногие цветы никогда не вплетали в венки и не приносили в дома. Во-первых: это нарцисс – цветок призраков и их мести. Считалось, что если принести нарцисс в дом, то там поселятся домовые, дворовые, кикиморы, в банях – баенники, в конюшнях – конюшенные, в амбарах – амбарники. Нечисти хватало на всё хозяйство! Всем духам надо было подносить дары, да не жадничать, иначе, скажем, конюшенные позовут ласок – и те доведут щекоткой коней до бешенства. А венок из нарциссов привлекал Смерть – мол, беспечная дама, прельщенная красой желтого первоцвета, умирала через триаду или раньше после того, как поносила веночек из нарциссов или украсила ими одежду. Во-вторых, это скромный барвинок – «могильная трава» или «колдовская фиалка», самый любимый цветок ведьм. Если он подползал к дому, то его нещадно уничтожали, дабы позарившаяся на деток ведьма не открыла ночью окна. Борьба с барвинком порой занимала годы! В-третьих, это орхидея, неприличная на вид и годная лишь для любовного варева. В Лувеанских горах еще росла наперстянка, чьи пурпурные цветы, похожие на шапочки для гномиков, ведьмы надевали на пальцы, а затем ядовитыми руками трогали хлеб.