Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

Шум такой, что Тихону начинает казаться: еще немного – и звонкие хрустальные подвески на огромной люстре солнечными лучами брызнут во все стороны.

– Посеяли ветер – пожнете бурю! – пугает Савинов.

– Социалисты-революционеры снимают с себя полномочия членов Совета! – вскакивает Лаптев.

– Не застите свет, господа! – кричит им товарищ Павел. – Идет наша, пролетарская революция!..

Меньшевики и эсеры демонстративно покидают заседание Совета.

Следом, гремя прикладами и матерясь, скатилась с антресолей эсеровская дружина…

Было уже утро, когда красногвардейцы вышли из губернаторского особняка, построились на смотровой площадке, нависшей над крутым волжским откосом. От Волги тянуло холодом, ветер гнал по набережной последние листья и обрывок кадетской газеты «Голос».

– Спасибо, красногвардейцы! – обратился к ним товарищ Павел. – Это хорошо, что дело обошлось без выстрелов. Кто стекло разбил?

– Я, – потупился Тихон. – Случайно… Замешкался…

– А вышло в самое время. Только, думаю, меньшевики и эсеры не утихомирятся, возни много будет. Да и не только с ними. Так что, красногвардейцы, ваши винтовки еще нужны революции…

Красногвардейцы арестовали губернского комиссара уже не существующего Временного правительства. Только проводили его в тюрьму – объявился заместитель, генерал Маслов. И этот начал вредить новой власти. Отряду Лобова поручили арестовать генерала.

Вошли в губернский комиссариат, открыли дверь в кабинет – Маслов, одетый в белую черкеску, перетянутую ремнем с кожаными ножнами, даже головы не повернул. Что-то пишет за столом, будто очень занятый.

Лобов подошел к нему, заглянул в бумаги и с вежливой издевкой спросил:

– Извините за беспокойство. Что изволите писать, ваше превосходительство?

Генерал презрительно оглядел его от фуражки со звездочкой до сапог, но все-таки ответил:

– Подписываю ассигновки на выдачу денег из казначейства.

– Если не секрет – кому?

– Городской управе и духовной консистории.

Лобов присвистнул, сдвинул фуражку на затылок.

– А, собственно, зачем вы сюда явились? Какое вам дело до того, чем я занимаюсь? – задавал Маслов вопросы, суетливо перебирая бумаги на столе.

– Какое дело? Да самое прямое – деньги-то вы, генерал, наши выписываете.

– Что?!

– Вы своими руками, извиняюсь за выражение, ни шиша не сделали. Вот и выходит, что рабочими денежками распоряжаетесь, – спокойно объяснил Лобов, рассматривая бархатные шторы на окнах, портреты в тяжелых рамах, мраморный письменный прибор на столе из красного дерева, лепные украшения на потолке.

– При чем здесь вы – и городская управа?!

Лобов поправил на плече ремешок от маузера.

– Правильно, ерунда получается – городскую управу мы только что разогнали. И этой самой духовной консистории не стоит денег давать, поскольку Бога нет. Кому же, спрашивается, вы ассигновки выписываете и на каком основании?

Маслов не сразу нашелся, что и сказать.

– На основании законов Российской империи! – выскочил он из кресла, будто его пружиной вышибло.

– Опять чепуха выходит, – урезонил Лобов. – Российская империя приказала долго жить, и все ее законы советской властью отменены.

– Не признаю я ваших Советов!

– А подчиниться придется.

– Я Временным правительством уполномочен!

– А разве мы спорим? Вы были уполномочены правительством временным, а мы постоянным, во главе с Лениным. Так что сдавайте дела новой власти, настоящей.

Маслов бросился к телефону на стене, бешено закрутил ручку.

– Если в губернскую милицию звоните, то зря – мы ее тоже разогнали, – поставил в известность Лобов, расхаживая по кабинету. – И полковника Ланцова – начальника гарнизона – попусту не беспокойте. Бесполезно.

– Что с ним?

– Сидит дома, уволили мы его. Дал честное слово, что против советской власти выступать не будет, а то бы встретились с ним в Коровниках. Собирайтесь, ваше превосходительство.

– Не имеете права! Я буду жаловаться!

– Уж не Керенскому ли? – улыбнулся Лобов. – Ну, несдобровать мне… Вагин! Веди арестованного в тюрьму.

Только Тихон подошел к генералу – тот выдернул из ножен длинный кинжал, замахнулся. Тихон едва успел перехватить руку генерала, кинжал упал на ковер.

– Это насилие! Бандиты! Никуда не пойду!

Тихон молча винтовкой подтолкнул Маслова к дверям. Вывел на улицу и предложил всерьез, без улыбки:

– Если желаете – наймите извозчика.

– Зачем? – не понял генерал.

– До Коровников далековато. Как бы вам не устать, ваше превосходительство.

Маслов выкатил глаза.

– Нанимать извозчика за свой счет, чтобы он меня же в тюрьму вез?

– А что такого? – удивился Тихон. – С какой стати я буду раскошеливаться?

– Ни за что!

– Было бы предложено. Тогда уж извините – шагом марш! – И Тихон пешком повел последнего представителя старой власти в тюрьму.

Неделю не было Тихона дома, в Заволжье. Как пришел, мать расцеловала, прослезилась:

– Слава-те господи, живой! Все сердце изболелось за тебя, окаянного…

– Чего со мной случится? Чай, не на фронт уходил, – проворчал Тихон, а сам тоже соскучился по дому.

Да и устал крепко. Снял задубевшие от грязи сапоги, умылся, сел за стол, накрытый по такому поводу скатеркой.

Сестра Нина на радостях, что брат вернулся живой и невредимый, надела за ситцевой занавеской вышитую кофточку.

Мать налила сыну щей не в общую глиняную миску, а в отцовскую тарелку, которую берегла пуще глаза. Села справа от Тихона, сестра слева. В комнате тепло, печь выбелена чисто, на полу мягкие половики, на сундуке кошка гостей намывает. На стене постукивают ходики с кукушкой. Но кукушка давным-давно не кукует.

Еще мальчонкой Тихон хотел ее «уловить», сунул в дверцу гвоздем – кукушка и поперхнулась.

Хорошо Тихону дома. В отряде-то всё вобла да чай с сахарином, а здесь – щи. Хотя и без мяса, но вкусные: мать в них побольше жареного луку положила и свеклы для цвету. Хлеба, правда, маловато.

В сенях кто-то зашаркал, постучал в дверь. Нина пошла открывать. Вернулась с Иваном Алексеевичем Резовым – токарем из Заволжских мастерских, где работал Тихон.

– Вечер добрый, Вагины, – поздоровался старый рабочий. – Вот на огонек заглянул.

– Садись к столу, Иван. Щи у меня сегодня вроде бы удались, – захлопотала мать.

– Спасибо. Только что отужинал, и не уговаривай, – повесил Резов картуз на гвоздик, сел на лавку у самых дверей. Потом оторвал узкий клочок газетки, скрутил цигарку и задымил, словно только за этим и пришел.

А сам ждет рассказов Тихона. Не удалось ему быть в Доме народа, когда там советскую власть утверждали: вместе с другими заволжскими красногвардейцами охранял мастерские, следил за порядком в поселке. Мало ли что могла старая, временная власть в свой последний день выкинуть?