Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

На Духовской улице отряд Лобова попал в ловушку: погромщики ловко перекрыли проходные дворы, заняли удобные позиции на крышах и чердаках.

Отстреливаясь из маузера, Лобов ругался сквозь зубы:

– Офицерская рука чувствуется. Вон как обложили…

Кончались патроны, ранило одного красногвардейца, другого. Неизвестно, чем бы закончился бой, если бы на помощь не подоспели красноармейцы. Впереди, без фуражки, несмотря на мороз и колючий ветер с Волги, бежал, размахивая наганом, быстрый, проворный человек в накинутой на плечи мятой солдатской шинели.

Под огнем красноармейцев погромщики начали разбегаться. Двоих, засевших на чердаке, удалось скрутить. Точно определил Лобов: оба оказались из бывших офицеров, под гражданским пальто – офицерские кители без погон.

После боя военный без фуражки подошел к Лобову.

– Крепко они вас прижали. Потери есть?

– Трое раненых.

– Легко отделались. Это не лабазники с кассетами – люди опытные. У меня в комиссариате спецов не хватает, а они, сволочи, по крышам лазят…

– Почему без фуражки?

– Забыл второпях. И шинель не моя, какой-то солдатик накинул. Слушай, парень, ты почему такой длинный? – неожиданно обратился военный к стоявшему рядом Тихону.

– Мамка таким родила.

– Родила, а не подумала, что в длинного попасть легче.

– А я тощий, как лопата. Встану боком – не попадут.

Военный с удовольствием рассмеялся.

– Молодец! Нечего пули бояться, вся-то с ноготок. Вот шестидюймовый снаряд в голову угодит – тогда могут быть неприятности…

Построив красноармейцев, повел их к Никольским казармам. Глядя ему вслед, Тихон поинтересовался у Лобова, кто это.

– Военком города Громов.

– Веселый, видать, мужик.

– Жизнь веселая выдалась – полгода в одиночной камере просидел, потом на германском фронте целую горсть георгиевских крестов получил. А их там даром не давали… Такое пережил, что другой, наверное, и улыбаться бы разучился…

Только отряд Лобова вернулся в особняк на Стрелецкой – забренчал телефонный звонок. Ближе других к массивному, в деревянном корпусе «эриксону», укрепленному на стене, сидел Тихон, протирал ветошкой затвор винтовки.

– Штаб? – спросили его шепотом.

– Штаб слушает.

– Срочно красногвардейцев к Продуправе!

– А что случилось?

– Высылайте, – услышал Тихон только одно слово, и разговор прервался – на другом конце поспешно повесили трубку.

Сообщил об услышанном командиру – и получил от него нагоняй:

– Зачем сунулся, если разговаривать по телефону не умеешь? Ничего толком не выяснил. Как теперь быть?

– Ехать надо, по пустякам бы не звонили, – буркнул Тихон.

Лобов задумался, сказал как бы про себя:

– Опять Продуправа. Толпа к ней рвалась, да не пустили…

Посмотрел на красногвардейцев, отогревающихся у буржуйки. Досталось им сегодня – глаза провалились, щеки обветрены, руки красные от мороза.

– Со мной пойдут десять человек! – решил он, приказал завести грузовой «фиат».

Когда подъехали к Продуправе, из-за угла к машине, размахивая винтовкой, бросился человек в башлыке и коротком пальто.

– Сидорин? – в темноте узнал командир рабочего с завода «Феникс», несшего здесь охрану. – Что стряслось?

– Беда, товарищ Лобов. Ворвались человек двадцать, не меньше. И все с револьверами. Я к телефону, вам позвонил.

– Почему не сказал, сколько их? От страха язык отнялся? – сердито выговорил Лобов, вылезая из кабины.

– Не успел. Уже по коридору шли – я в окно выпрыгнул. Смотрю – в проулке еще толпа.

Лобов выругался. Дернув фуражку за козырек, приказал выгружаться. Машину послал в штаб за подкреплением, а сам повел отряд туда, где собралась толпа.

– А как же эти, в Продуправе? – заволновался Сидорин.

– Потом выкурим…

Бежали вдоль заборов и стен домов по тропочке меж сугробов. Снег на улицах убирали плохо, домовладельцы распоряжения большевистского Совета саботировали. Редкие фонари испускали на морозе радужное сияние, освещали только небольшой кружок мерцающего снега под столбом.

Лобов топал впереди, втянув голову в поднятый воротник шинели, придерживая рукой тяжелую колодку маузера. Тихон следом за ним. Винтовку скинул с плеча, держал под мышкой.

Добежали до угла, а там крики, кто-то надрывается:

– Мы всегда за ревалюцию! И Стенька Разин, и Пугачев откель? Из нашего, из крестьянского классу. Они тады еще ревалюцию подымали. А где, спрашиваю, рабочие тады были? У них кишка тонка, они в лопухах сидели…

– Давайте на ту сторону, по одному. Ложись за железную ограду, – шепнул Лобов.

Перебежали, легли в снег, выставив винтовки поверх кирпичного цоколя ограды. Тихон зачерпнул полное голенище снегу, расшиб колено, когда падал у забора, чуть не охнул от боли.

На снегу боль быстро ослабла, зато холодом так всего и прошибает. И застуженные руки – как не свои, указательный палец примерзает к металлическому курку винтовки.

Напротив, в проулке, толпа, человек сто. Под фонарем высоченный мужик в заячьем треухе, в рваном полушубке орет:

– Мы, крестьяне, Расею кормим и поим, а нас совдепы со свету сживают! Хоть бери суму и иди по дворам побираться, хоть ложись и помирай! Будем терпеть аль нет?

– Долой продразверстку!

– Бей комиссаров!

– Красного петуха им!

– Сжечь Продуправу к чертовой матери!

– Тащи флягу карасину!..

Тихон вгляделся в толпу. Одеты по-деревенски, но добротно, тепло, – кто в дубленом полушубке, кто в тулупе из мазкой, окрашенной овчины. Все в валенках, в крепких сапогах. Лица, не в пример рабочим, сытые, лоснящиеся. Такие по дворам не побираются, сами на базаре втридорога дерут да еще обвесить норовят.

У нескольких винтовки, с десяток охотничьих ружей, человек у пяти обрезы. Некоторые и вовсе с пустыми руками, или, может, за пазухой, под полушубком, наган греется.

Узнал Тихон и того, под фонарем, а заячьем треухе. Подтолкнул командира в бок:

– Эсер Лаптев. Как вырядился, и не узнаешь – мужик мужиком…

Лобов мрачно прикидывал, как быть. Пока подоспеет подмога – наверняка зажгут Продуправу. Десять человек против ста, да еще в помещении человек двадцать, как говорил Сидорин. Но решился – иного выхода не было:

– Ребята! Целься в крыши… Залпом, по моей команде!..

На морозе глухо клацнули затворы, черные стволы пинтонок задрались вверх.

Лаптев заорал опять:

– Братья-крестьяне!..

Только раззявил рот, чтобы продолжить дальше, как Лобов коротко бросил команду:

– Пли!..

Красногвардейцы дружно пальнули – с крутых крыш взметнулся, посыпался снег. Резкий залп бичом стеганул по толпе. Она вздрогнула, отпрянула назад. Еще раз по толпе ударило эхо, отскочившее от широкой стены соседнего дома.