Наталия Станкевич - Следы на пути твоем

– Ну, потерпи немного… Нужно, чтобы оно поглубже протекло. Вот так. Теперь уменьшим твои страдания…

Он взял со стола небольшой пузырек, плотно заткнутый пробкой, открыл его.

– Держи снова голову, как раньше. Молодец.

Несколько капель прозрачной жидкости скатились в ухо – и теперь уже в ответ на массаж мальчик не издал ни звука. На лице его читалось облегчение.

– Не болит больше? Это хорошо. И последнее.

В следующем пузырьке настойка была темно-зеленой, с резким запахом.

– Это начнет заживлять нарывы и снимет воспаление, – прокомментировал Виллем. Голос его стал умиротворенным и мягким. – А станет выздоравливать ухо – восстановится баланс холодной и горячей природы в твоем теле, уйдет лихорадка… И будет красота, по Божией милости. Все, давай-ка утеплимся теперь…

Он взял со стола принесенный кусок чистой ткани, осторожно перевязал голову мальчика, нахлобучил поверх шапку.

– Ты молодец, – Виллем перевел взгляд на мать ребенка, и в глазах его снова блеснул металл. – Жду вечером, – негромко произнес он, и у той не осталось сомнений, что спорить с ним будет себе дороже. Весьма дороже.

Оставшись один, Виллем несколько раз глубоко вдохнул, сжимая и разжимая кулаки, на лице его был написан гнев. Прошелся по приемной, собрал со стола пузырьки со снадобьями и, пройдя через кухню, оказался в небольшой кладовой с травами, где аккуратно поставил их на полку – в строго отведенные для них места.

Вернулся, взял веник, смел брошенные на пол тряпки, перепачканные гноем, в кучу, и, неразборчиво ворча, выкинул в горящий на кухне очаг. Протер влажной чистой тряпочкой стол и стулья, и, видимо сочтя наведенную чистоту достаточной, поднялся по винтовой лестнице наверх, в свою спальню. Из сундука при кровати были извлечены рукава к дублету, которые они методично пристегнул к нему мелкими пуговками. Время приближалось к полудню, пора было проведать тех пациентов, что были не в состоянии прийти к нему сами.

Вновь спустившись в приемную, он вынес из кладовой разного размера и формы горшочки, бутыльки и мешочки из ткани, полные разных снадобий, и принялся сосредоточенно их сортировать, в только ему одному известном порядке укладывая в сумку с широким ремнем для ношения через плечо. Последним в нее отправился кожаный футляр с различными инструментами.

Оставалось лишь одеться и отправиться в путь, однако тут в его дверь снова постучали.

На пороге оказался молодой парень, насколько помнил Виллем, – подмастерье каменщика. О причине визита тоже гадать не приходилось, стоило только взглянуть на распухшее, покрасневшее запястье.

– Камень нес, – пояснил пациент после приветствия. – А он вывернулся и ладонь за собой потянул, тяжелый, зараза, был. Щелкнуло, другие парни сказали, вывих. Вроде и вправили даже, но что-то два дня уже не проходит.

– Ну-ну, вправили… – пальцы лекаря разминали пострадавшую конечность, заставляя больного морщиться от боли. – Что ж ко мне-то бежал? Вывих вправить как раз и банщик может.

– Так у вас рука легка… А-ай! – незаконченная фраза сменилась коротким вскриком, когда Виллем с силой вывернул кисть, вправляя сустав на место. – Работаю недалеко, отпросился у мастера да и зашел.

– Понятно. Так, погоди, ты кистью-то не крути! Повязку нужно.

На узкие полоски ткани была нанесена светло-зеленая мазь из горшочка, принесенного из кладовой, затем Виллем туго перевязал ими запястье подмастерья.

– Руку сегодня не напрягай особо. Вечером снимешь повязку, отек должен пройти к тому времени.

– Благодарю! – парень слегка поклонился. – Вот! – здоровая рука его скользнула к кошелю на поясе. На стол легли два больших серебряных флорина.

– Мастер просил вам и за него оплату передать, так что это и за него, и за меня. Хорошего дня вам, господин лекарь, Бог в помощь!

– И тебе.

Монеты Виллем опустил в собственный кошель: в городе без хоть каких-то денег никак. Аккуратно убрал в кладовую снадобья, залил очаг, надел и подпоясал темно-синий гоун, привесил к широкому кожаному ремню поясную сумку на двух петлях и, наконец, выбрался в морозную ясность зимнего дня.

Путь Виллема лежал на юг, к рыночной площади Хасселта, в центре которой располагался храм святого Квентина с прилепившимися к нему рыночными рядами, а по периметру – дома наиболее богатых жителей города. Дорога предстояла неблизкая, однако яркое, почти весеннее солнце несколько приободряло. Впрочем, мысли лекаря были далеки и от погоды, и от ровных рядов живописных узких фасадов каменных домов с резными коньками высоких крыш. Перед глазами все стоял сегодняшний мальчишка, звучали слова его мамаши о том, что будет он жить или умрет – ее не волнует, а размышления уводили все дальше, от этих двоих – к ближайшему будущему, в котором, как он знал, без противостояния с родителями пациентки тоже не обойдется.

Дом золотых дел мастера ван Аэрта выделялся высотой и богатством отделки даже среди своих соседей, далеко не смотревшихся убогими.

Дверь Виллему открыла служанка, она же проводила его на второй этаж, в просторный зал, где его ожидала госпожа ван Аэрт, супруга мастера. Она всегда встречала его лично и перед тем, как провести к дочери, болящей Жеанне, долго, с каким-то мрачным удовлетворением в голосе повествовала ему о том, насколько его лечение… ничего не меняло.

Виллем во время таких разговоров чувствовал себя то ли студиозусом-недоучкой, то ли проходимцем с улицы, втершимся в доверие, и это, совершенно закономерно, сбивало и настрой, и всякий энтузиазм к лечению. Впрочем, гораздо больше разочаровывало то, что и лечение-то как следует не проводилось: снадобья, которые он назначал, больной давали самое большее несколько дней, примерно столько же длилось исполнение его предписаний о банях и специальном питании. И это давало матери Жеанны все основания для ее излюбленной фразы, которой она всякий раз встречала его: «Без изменений, господин лекарь. Без изменений».

Эту фразу услышал он и сегодня. Однако то ли утренняя сцена затронула его глубже, чем Виллем мог бы предположить, то ли сказалось что-то еще, но в этот день он не был намерен и дальше смиряться с тщательно навязываемым ему бессилием.

Он едва дождался, чтобы его, наконец, проводили в комнату, где обитала больная. Как обычно, помещение это встретило его полумраком и спертым воздухом, наполненным запахом пота и слежавшихся перин. Жеанна, хоть и не утратила способности ходить, передвигалась с трудом. Неудивительно, впрочем, если тебе четырнадцать, роста ты незначительного, а весишь, как пара добрых мешков зерна. Да и объемы у тебя примерно такие же.

Виллем Жеанне ван Аэрт искренне сочувствовал, не позволяя, впрочем, этому чувству показываться из-под доброжелательной деловитости, с которой он общался со всеми без исключения своими пациентами, разовыми или постоянными. Сочувствие еще усилилось, когда он, раз за разом навещая свою пациентку, открыл в ней и легкий, дружелюбный характер, и острый ум, и истинно девичье очарование, которое, он был в этом уверен, было бы способно привлечь не одного жениха. Если бы, конечно, ему удалось пробиться через чудовищные слои жира.