Анатолий Рубцов - В поте лица своего. Люди

Четырехэтажный дом, в котором жил Арей, стоял в самом начале Колымского шоссе, на углу улицы Портовой, почти что на верху склона сопки, обращенного к долине Магаданки, но все же не на самом гребне, хотя все равно, пролетая над его крышей, как и над крышами других домов Магадана, воинственные орды зимних ветров враждебно трубили и громыхали в жестяные барабаны кровель, частенько не давая выспаться жителям заснеженного города.

Начало весны пятьдесят третьего выдалось метельным. Всю ночь на шестое марта радостно ревел ураган, празднуя нелегкую победу над арктическим антициклоном, и всю ночь Арею снился бесконечный сон – целое сновидение, уже давно донимавшее его. Сновидение это Арей, проснувшись, никогда не мог вспомнить и тем более понять, хоть оно всегда оставляло о себе память – прочную память, какую, например, может оставить случайно услышанный мотив, который человек потом напевает целый день, иной раз досадуя на столь крепко привязавшееся наваждение. В данном случае в памяти надолго оставалось ощущение полета в неизвестность: полета его, Арея, в виде чего-то острого и твердого – вроде иглы, – что, достигнув цели, должно было сломаться или что-то должно было сломать. «Сам себя сломать, что ли?» – недоумевал Арей, вспоминая очередной ночной полет. «Це означае здийснэння бажань, довгу дорогу и раптову зустрич с сыньоокою билявкою», – так, усмехнувшись, как-то раз истолковала вещий сон черноглазая украинка Галя. На «воле» Галя была ворожкой – до тех пор, пока однажды не нагадала председателю райсовета пожар в доверенном ему органе власти. К несчастью, предсказание сбылось, пожар случился, а когда председателя допрашивали специалисты «внутренних органов» (не путать со специалистами в области гинекологии!), он вспомнил о гадалке, и тогда принялись за Галю, желая пришить ей поджег и терроризм, но председатель – надо же! – вдруг признался, что по пьянке сам устроил пожар, однако не отпускать же Галю, когда на работу с ней было потрачено столько времени, и ее осудили по статье пятьдесят восемь-десять: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти»… Хорошо, что не пятьдесят восемь-девять [9] «Разрушение или повреждение с контрреволюционной целью взрывом, поджогом или другими способами… государственного или общественного имущества…» – расстрельная статья. , всегда радовалась неунывающая Галя, когда рассказывала о своих «приключениях в заключении». До «воли» ей оставалось меньше года, и мечтательная улыбка все чаще появлялась на ее губах, не потерявших детской припухлости даже после пяти лет колымских лагерей. Да, меньше года – потому и работала расконвоированной и потому разговаривали обычно о «воле», когда, отправив детей на улицу, Галя принималась готовить обед, а учитель истории Андрей Первозванцев выходил на кухню попить чаю перед уходом в школу. Гудел примус, чадил керогаз; Арей заваривал чай, садился за свой столик и, наколов ручкой железного ножа сахар, приглашал на чаепитие Галю, которая, выглянув в окно, чтобы проверить, как там ведут себя дети, чинно усаживалась на пододвинутый Ареем табурет. «Ну что, ты ведь не будешь уже заниматься гаданием, когда выйдешь на волю?» – спрашивал Арей, глядя, как Галя, изящно поставив локоток на стол и умело расставив пальцы под донышком блюдца, пьет из него, складывая клювиком вытянутые губы и чуть присвистывая, чтобы не обжечься потихоньку втягиваемым кипятком. «Ну а як же ж я житы буду? – отвечала Галя на своей «соловьйний мови», прикусив слегка намоченный в блюдце сахар. – Адже ж я видьма». Арей просил, чтобы с ним она разговаривала по-украински, так как ему нравилась музыка этой речи, которая к тому же напоминала ему древний говор времен Владимира. «Какая же ты ведьма? – улыбался он. – Я ведьм много видел. Они злые, а ты добрая. И потом, у них косы…» – «О-о-о, якы ж в мэнэ косы булы… таки чорни, до самого попэрэку, – стонала Галя, осторожно, как болезненную рану, трогая голову, повязанную косынкой. – Та ще выростуть!» – вдруг улыбалась она и бросала в сторону Арея такой жгучий взгляд, что и в самом деле казалась ему чуть ли не сестрой Лилит. Ради таких вот Галиных взглядов Арей мог бы разговаривать с ней часами, но ни у нее, ни у него не было на это времени, да и знал Арей, что за взглядом Гали, оставшимся у нее от былых времен, ничего не последует, поскольку ушло от нее все женское желание с тех пор, как ее изнасиловали уголовники, – десятеро гогочущих извращенцев, выигравших девушку в карты у вохры…

В общем, в то утро Арей проснулся невыспавшимся, уставшим от своих воображаемых полетов, – как обычно в последнее время, в шесть, под звуки гимна, издаваемого ожившей черной «тарелкой», висящей прямо над его кроватью. Не вставая, в состоянии приятной дремоты, он прослушал «последние известия», в которых в очередной и далеко не в последний раз заклеймили американский империализм, рассказали о трудовых свершениях советского народа и, конечно, не забыли похвалить верного ленинца Мао Цзэдуна, ведущего китайский народ «верным курсом». Он узнал также, что подготовка к промывочному сезону в Магаданской области идет успешно, что оленеводы Чукотки увеличили поголовье животных на три процента, а местный Промкомбинат освоил выпуск топливной аппаратуры. Когда перешли к прогнозу погоды, Арей стряхнул дремоту, но так и не услышал объявления об отмене школьных занятий по причине разгулявшегося урагана, на что, по правде говоря, сильно надеялся, укладываясь спать. Прислушавшись к тишине в вентиляционном отверстии, откуда вечером доносились воинственные завывания ветра, он осознал наконец, что, действительно, «барабаны войны» затихли, а потому хочешь не хочешь придется вставать.

«Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…» – затянул популярную песню Поль Робсон. Арей мысленно согласился с чернокожим американским певцом, хотя знал, что следующий тезис лауреата Сталинской премии: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» – вызовет в нем противоположную реакцию. Так и случилось. В сердцах выдернув розетку громкоговорителя, он вышел из своей «конуры» и направился в туалет, где по соседству с проржавевшим чугунным унитазом находилась эмалированная раковина умывальника с латунным краном, из которого что летом, что зимой текла одинаково обжигающая, совершенно ледяная вода.

В коммунальной квартире, куда самовольно вселился Арей, проживало три семьи. Вашецкие: Сергей Петрович, главный геолог Колымского геологоуправления, большая шишка и притом неплохой человек (радиолюбитель, между прочим), что бывает, согласитесь, довольно редко; его супруга Людмила, обаятельная, рано располневшая женщина, врач по образованию; дочка Наташа, которой только что стукнуло семь, и трехмесячный сын Вовка. По чину Сергея Петровича они занимали большую светлую комнату, выходящую окнами на Колымское шоссе и центральный вход в городской парк культуры и отдыха. Комнату напротив занимали вольнонаемные Дубцовы: Лев, инженер-технолог магаданского авторемонтного завода, видный из себя, очень общительный человек; жена его Валечка, сметчица Дальстройпроекта, красавица, рукодельница и… ревнивица, отчего, случалось, перепадало и мужу, и детям – восьмилетнему непоседе Мишке и Борьке, четырехлетнему карапузу, с невозмутимым спокойствием постигавшему мир. Их комнатка (полученная после нескольких лет мытарств по баракам) – редкостная г-образная планировка которой объяснялась тем, что находящаяся рядом кухня «съела» часть ее площади, – выходила окном во двор, где днем не затихал щебет детворы, а с вечера и чуть ли не до утра – приблатненные вокализы взрослых, доносящиеся из двухэтажной гостиницы, – барака, похожего на деревянный дредноут, пришвартовавшийся по соседству с их домом. Напротив кухни жили Девичи: Александр Иванович, актер магаданского драмтеатра, милейший человек, сохранивший чувство юмора, несмотря на несколько лет кайления на колымских приисках; его супруга, бывшая княжна, актриса в прошлом, также отдавшая немало времени лесоповалу, а ныне работник метеостанции, в чьи обязанности входило чтение сводки погоды на магаданском радио, и четырехлетний сын, одногодок, но не друг, а скорее Борькин конкурент в играх, то и дело разворачивающихся на всей площади квартиры номер три. И завершая круг в квадратной прихожей данной квартиры, скажем, что Арей проживал прямо напротив входных дверей, возле туалета, в «ванной» – темном закутке, в котором окна отсутствовали, потому что ленинградские архитекторы, проектировавшие магаданские дома, и в самом деле предполагали установить здесь ванну, но из-за дефицита места в трюмах дальстроевских кораблей доставку столь необходимого для личной гигиены функционального узла постоянно откладывали, чем, собственно, и воспользовался Арей, без спроса вселившийся в указанное пространство. О факте проживания Арея в «ванной» третьей квартиры знали только Галина и Борька…