Юрий Мишаткин - Оставь страх за порогом

«Способна кричать до утра, а время поджимает. Легче разоружить роту юнкеров, справиться с тремя налетчиками, нежели проводить работника музея в Смольный».

Лапин сделал к жене несмелый шаг.

– Верунчик, умоляю успокоиться. Ты же слышала, что необходима моя помощь как специалиста по западноевропейскому искусству минувших веков. Как-никак я единственный не только в столице, а и во всей стране, кто досконально разбирается в искусстве Италии, Франции, Испании, других стран, не раз приглашался для экспертиз новых поступлений в музеи.

– Это точно, знаниями богаты, – подтвердил Магура.

Вольдемар Лапин поднял дрожащую руку с оттопыренным указательным пальцем, привстал на цыпочки.

– Слышала? Я нужен, притом позарез и сейчас. Проведу консультацию и тотчас вернусь, беспрекословно выполню все необходимые процедуры. Кашель, к счастью, прошел, температура нормальная…

Он не успел договорить, жена резко перебила, загнала мужа в угол.

– Помолчи, береги горло, тебе вредно разговаривать! Может начаться бронхит, он перейдет в воспаление легких, от которого два шага до кладбища! Эти революции окончательно сведут с ума! Людям давно не до твоего искусства, для них главное – демонстрации, митинги, манифестации! Требуют мира, а сами взялись за оружие! Какая может быть консультация, когда на улицах стреляют? Чем напрасно спорить, пытаться меня разжалобить, давить на сознательность, полоскай рот и пей молоко с содой!

Лапин горестно вздохнул, вышел из угла к матросу.

– Не знаю, как вас называть – господин или товарищ, но она, – Лапин кивнул на жену, – ни за что не отпустит, ляжет на пороге, не даст через себя переступить. За годы супружества я достаточно хорошо изучил ее характер. Если не потеряли желание увести меня, то арестуйте.

Просьба удивила матроса.

– Не было такого приказа.

– А вы без приказа, иначе она, – искусствовед кивнул в сторону жены, – встанет стеной, которую ничем не прошибить, настоит на своем, как уже бывало не раз. Нам ее не переубедить. Ничего не остается, как увести под конвоем.

Магура понял, что старик во многом прав и, вытянув из деревянной кобуры маузер, щелкнул курком.

– Одевайтесь и потопали!

Старушка плюхнулась в кресло.

– Верунчик, я вынужден подчиниться силе, – Лапин чмокнул жену в щеку, замотал шею шарфом, влез в пальто, нахлобучил на голову шляпу. Спускаясь по крутой лестнице, он продолжал разговор: – Прежде довольно часто привлекали к оценке полотен, скульптур. Безошибочно определял возраст произведений, их авторство, легко отличал фальшивку от оригинала. Не хвастаясь, скажу, что до ухода со службы справедливо считался лучшим специалистом. До войны с Германией удостоился поездки в Древний Рим, где быстро обнаружил ряд подделок, доказал, что оригиналы находятся в других галереях, за что наградили большой медалью Академии…

На улице Лапин направился к остановке, забыв, что в позднее время трамваи не ходят.

– Нам в другую сторону, – поправил Магура.

– Но Императорская картинная галерея, как и Русский музей, именно там, куда направляюсь.

– Нам в Смольный, – уточнил матрос.

Лапин замер, точно одеревенел. О том, что Смольный институт занят несколькими партиями, искусствовед был достаточно наслышан, к тому же кадетский листок «Русь» называл членов РСДРП(б) германскими шпионами, продавшими Россию за тридцать сребреников, открывшими врагам фронт, зовущими к бунту, который приведет к страшным бедам, разрушениям, смерти ни в чем не повинных. У Лапина не было оснований не верить газетам. Из печати и разговоров услышал прежде незнакомые слова «Советы, комиссары, ревком», имена Ульянова-Ленина, Троцкого, Зиновьева, Рыкова, других лидеров большевиков. Законопослушный искусствовед считал императора отцом Отечества, царскую власть незыблемой, дарованной Богом. Когда стало известно об отречении Николая II, отправке его с семьей в сибирскую ссылку, решил, что наступил конец России, надеяться больше не на что и не на кого.

– Простите, я кажется ослышался. Вы изволили назвать Смольный? – заикаясь, спросил Лапин. – Извините, вы большевик?

– Точно так, – подтвердил матрос.

– Но я, но вы… Никак не предполагал… Сказали, что нужна консультация, но не уточнили кому. Прошу покорнейше извинить, но у меня действительно простуда, тяжелый кашель, в груди хрипы, в боку колет, необходим постельный режим…

Магура всмотрелся в упавшего духом старика, успокоил:

– У нас полечим. Напоим горячим молоком с содой, и всю хворь как рукой снимет.

Лапин втянул голову в плечи, глубже спрятал в карманы пальто руки и побрел по безлюдной улице, ругая себя за то, что не внял супруге, пошел против ее воли.

До Смольного они не проронили ни слова. Лапин понуро шел впереди, Магура за ним, точно искусствовед мог улизнуть, пришлось бы догонять, ловить. Заговорил Лапин лишь в комиссариате.

– Глубоко сожалею, но произошло досадное недоразумение. Ваш покорнейший слуга очень далек от политики, всегда держался от нее подальше, ни во что не вмешивался, не вступал в споры, жил по закону: моя хата с краю. Так что совершенно напрасно соизволили поднять с постели тяжелобольного, вывели в окутанную беспросветной мглой улицу, где легко сломать ногу, получить на ветру воспаление легких. Прошу, нет, требую…

Ятманов подошел к доставленному.

– Товарищ Лапин Вольдемар Лазаревич?

– Не ошиблись, – искусствовед демонстративно смотрел мимо комиссара.

– Можете снять пальто, – предложил Ятманов. – Сквозняков тут нет, температура комнатная, так что здоровью ничего не угрожает. Что касается недомогания, то среди народных комиссаров имеются квалифицированные, дипломированные врачи, которые окажут помощь. Лично я фельдшер. Глядя на ваш бодрый вид, не скажешь, что больны, – не спрашивая согласия, Ятманов взял руку Лапина, достал карманные часы, проверил пульс. – Наполнение хорошее.

Лапин засмущался:

– Не стоит беспокоиться, благодарю за внимание.

– Не повредят горячий чай и аспирин. – Ятманов выглянул в коридор, распорядился принести кипяток. – Разрешите представиться:

уполномоченный ревкома по делам искусства, руковожу комиссариатом. С товарищем Магурой уже знакомы, других наших сотрудников представлю позже, – комиссар имел в виду спящих в углу на разостланной шинели девушку и солдата в мятой, застиранной до бела гимнастерке, галифе, ботинках с обмотками. Девушка по-детски шевелила пухлыми губами, солдат похрапывал.

Ятманов продолжал:

– Время, сами знаете, чрезвычайное и события также чрезвычайные. После свержения старой власти, отправки в отставку Временного правительства зашевелились, подняли головы, вышли из нор деклассированные элементы, всякие бандитские группировки, погромщики, жулье. Каждый весьма опасен не только для жителей столицы, других городов и весей, но и культурного наследия. Нельзя допустить, чтобы во время налаживания работы транспорта, банков, противоборства с контрреволюцией из музеев и частных коллекций безвозвратно пропали ценнейшие произведения искусств. К примеру, вчера на вокзале задержали человека с гобеленами XVI века, двумя полотнами картин, которые вырезали из рам, обмотали ими тело, чтобы таким образом вывезти за рубеж. Буквально час назад обворовали квартиру доцента университета, унесли столовый сервиз на двадцать четыре персоны, гравюры, не считая наличных денег. Подожгли ювелирный салон. Нападают ясным днем прямо на улицах – отбирают с применением оружия дорогие кольца, колье. Настала пора начинать бескомпромиссный бой со всеми, кто зарится на чужое, в первую очередь на народное достояние. Скажем, собрание непосредственного участника убийства Распутина графа Юсупова, в чьем дворце немало картин, скульптур, изделий известного ювелира Фаберже – все следует сберечь, а чтобы не ошибиться, что спасать, необходимы опытные люди. Вы, как никто другой, осведомлены о картинах, бронзе, скульптурах. – Ятманов взял со стола листок. – Скажем, картина «Завтрак» кисти художника Веласкеса. Расскажите поподробнее.