Леонид Дроздов - Квантун

И вот в таких, насыщенных событиями, буднях готовился впечатлительный Антон Федорович держать самый главный для себя экзамен – университетский. 31 мая 1901 года стало для него переломной точкой. Время строго разделилось на «до» и «после» этой даты, которая, по мере приближения, становилась всё мрачнее и страшнее. Впрочем, ничего ужасного в юридической испытательной комиссии не было – все ее члены относились к студентам с большой симпатией, никого не срезали. Потому что те, кого люто возненавидели и кого готовы были «потопить», давно отправились или в тюрьму, или в солдаты. Получив по всем дисциплинам «весьма удовлетворительно», Горский удостоился не только диплома первой степени, но и права на X классный чин, в который был незамедлительно произведен при поступлении на службу в Окружный суд к знакомому нам Кондратию Яковлевичу.

Впрочем, довольно копаться в прошлом молодого коллежского секретаря, потому как прошлое его более чем туманно и достойно отдельного повествования. Как-нибудь в другой раз.

Сейчас же вернемся на Бибиковский бульвар, а вернее на Крещатик, куда свернул темно-русый чиновник, оставивший фуражку в присутствии. Он направлялся в роскошную квартиру своего дяди на Николаевской улице. Вместо того чтобы немного сократить путь, пройдя через Анненковскую и Меринговскую, Антон Федорович из раза в раз педантично поднимался до начала Николаевской. Причиной тому служило маниакальное желание пройти мимо гостиницы «Континенталь», с которой у Горского были связаны весьма волнующие события в бытность его студентом.

За «Континенталем» улица делала небольшой изгиб, открывая вниманию прохожих поистине чудо отечественной архитектуры. Недавно построенный доходный дом Гинзбурга настолько поражал всех своей красотой, что, вне всяких сомнений, стал визитной карточкой города. Шестиэтажное здание (не считая мансардного этажа) протяженностью в 30 и высотою в 15 саженей, украшенное античными статуями и изысканными балконами, насквозь пропиталось духом ренессанса. Будто по чьему-то барскому велению в Киев перекочевал один из многочисленных шедевров великолепного Парижа.

Помимо внушительных габаритов, творение архитектора Брадтмана выделялось пятью деревянными оцинкованными башнями-куполами, под которыми ютились романтичные люкарны. Дом Гинзбурга также отличался тем, что его первые два этажа имели сквозные стеклянные проемы для размещения магазинов. Этакое привлекательное место долго не пустовало – вскоре после окончания отделочных работ всё торговое пространство обоих этажей единолично заняло акционерное общество «Яков и Иосиф Кон», открывшее здесь соответственно магазин венской гнутой мебели.

Внутренний интерьер поражал, прежде всего, широкой мраморной лестницей с коваными перилами и дубовыми поручнями. Расписные стены и лепнина на потолке дополняли общую торжественность. Разумеется, при входе дневалит бдительный консьерж. Коллежскому секретарю учтиво кланяется. В доме всего четырнадцать квартир – всех арендаторов знает в лицо и по имени-отчеству.

Подниматься на дядюшкин пятый этаж – неплохая зарядка для улучшения циркуляции крови. Но в тот день молодой чиновник несколько утомился, поэтому предпочел воспользоваться гидравлической подъемной машиной (отнюдь для него не новинкой – несколько лет тому имел удовольствие воспользоваться сим новшеством двадцатого века в соседнем «Континентале»). Лифт – английское название данного аппарата – двигался медленно, зато позволял сэкономить энергию, столь ценную для людей преклонного возраста, к коим можно было отнести дядю коллежского секретаря – крупного промышленника и потомственного дворянина Алексея Семеновича Горского, владевшего несколькими заводами и усадьбой в киевском предместье Демиевке. Дела его в последние годы пошли в гору, капитал некогда состоятельного холостяка приумножился, а события 1899 года принудили подыскивать новое жилье. Через год близкий друг Алексиса (Алексея Семеновича) – один из директоров Городского кредитного общества – Владимир Иванович Дулевич – порекомендовал обратить внимание на строящийся на Николаевской улице доходный дом, который затмит собою все остальные дома в городе. По мере того, как на Николаевской рос шедевр Брадтмана, внимание Алексея Семеновича к этому зданию экспоненциально увеличивалось. К концу 1900 года, когда объект готовили к сдаче, Горский-дядя окончательно утвердился в намерении заселиться в «Париж», как его прозвали обыватели за невиданную роскошь. Несмотря на высокую арендную плату, желающих обосноваться в доме Гинзбурга оказалось достаточно. Пришлось воспользоваться помощью Дулевича, выхлопотавшего для своего товарища Алексиса исключительное право выбора любых апартаментов. Этой возможности Алексей Семенович безумно обрадовался и с детским трепетом подошел к выбору будущих покоев.

Варианты с двух- и трехкомнатными квартирами отпали априори, ибо решительно не удовлетворяли потребностям разбогатевшего промышленника. Выбор встал между девятью и одиннадцатью комнатами. Полюбивший роскошь Горский-дядя склонялся занять максимально возможную площадь, однако благоразумный и экономный племянник убедил-таки вошедшего во вкус родственника последить за финансами и остановиться на девяти комнатах, которых и так было более чем достаточно. Кроме столовой, большой и малой гостиных, кабинета, библиотеки и четырех спален, в доме имелась просторная кухня, ватерклозет и, разумеется, ванная комната. Прислуга арендаторов по традиции размещалась в мансардном этаже, и только Алексис настоял на том, чтобы его бессменный лакей Дмитрий занял одну из спален в девятикомнатных апартаментах. Дмитрий собственно и открыл дверь Горскому-племяннику.

– Изволите подать обед, Антон Федорович? – осведомился он у коллежского секретаря.

– Будь добр. Я нынче проголодался, – честно признался чиновник Министерства юстиции. – А что Алексей Семенович?

– Уже обедают-с.

– Так рано?

– Верно, у вас привычку переняли-с.

Действительно, до того, как Антон Федорович поступил на службу к Воскресенскому, обед в доме Горского подавался не ранее четырех часов пополудни.

В просторной столовой за длинным массивным столом одиноко принимал пищу подлысоватый господин в домашнем халате с заложенною салфеткой. Мешки под его глазами с каждым годом опускались всё ниже, гладковыбритые щеки за последнее время значительно располнели, талия поплыла. Некогда записной ловелас Алексис превращался в угрюмого старика-мизантропа, любившего общаться лишь с близкими друзьями.

Возле его тарелки стояла наполненная рюмка шустовского коньку, рядом – графинчик. Пристрастие Алексея Семеновича к крепкому алкоголю продолжалось уже много лет, и ничто не говорило о том, что когда-нибудь это кончится. Без двух-трех рюмок коньку Алексис не начинал ни один день, а коли и начинал, то непременно в дурном настроении, да таком скверном, что не хотелось попадаться ему на глаза. Выпив же «свою порцию», он обретал относительное спокойствие и воспринимал окружающих с большей благосклонностью.