Олег Яковлев - Погоня за ветром

– Мы думаем так. Поезжай, князь, в Холм. Без тебя тут управимся. Немцам покуда не до нас. С Новгородом, с Псковом у них розмирье, – ответил ему Трайден, а лукавый Маненвид с ласковой улыбкой на круглом лице добавил:

– Да и ты, князь, напугал рыцарей немало. Боятся они твоего крепкого меча. Не посмеют больше нападать.

Юрата недовольно поморщилась. Нет, не по нраву был ей этот льстивый нобиль, чуяла она: хитрит Маненвид, держит он за спиной острый нож.

– Стало быть, воистину, надо мне ехать, – заключил со вздохом Шварн, ударяя ладонями по столу.

В горнице воцарилась тишина.

Альдона, до того молчавшая, поднялась со скамьи, вытянулась в струнку и с недоумением спросила:

– Вижу, всё вы решили. А меня, княгиню великую, вы спросили? Моё слово выслушали? Что, за куклу, за холопку безмолвную держите меня?!

– Ты ещё тут перечить старшим будешь, девчонка! – сквозь зубы злобно процедила Юрата.

– Да что ты, лапушка?! – вскочив, бросился успокаивать Альдону Шварн. – Почто гневаешь?! Али не ради блага твово на совет мы здесь собрались?!

– Тяжела я, Шварн, – потупив очи, тихо вымолвила Альдона. – Ребёнок у нас с тобой будет.

– Слава Господу! – Юрата перекрестилась и радостно заулыбалась. – Я-то уж думала, не дождусь внучат.

Не выдержав, Альдона разрыдалась. Шварн порывисто заключил её в объятия.

– Мне всё одно – в Холм, дак в Холм, – всхлипывая, сквозь слёзы шептала молодая княгиня. – Как порешил ты, так и будет. Я… Я всюду с тобою, ладо.

– Ну вот и славно, – сказала, усмехаясь, Юрата. – Боярин Григорий! Распорядись, чтоб возки приготовили. И кмети чтоб собирались, мечи, сабли точили. Дальняя у нас дорога.

Осенью Тихон, соскучившийся по купецкой вдове Матрёне, вырвался-таки из Перемышля в Холм. Варлаам, пользуясь, случаем, тоже отпросился у князя и отъехал во Владимир навестить отца и мать. Друзья простились возле ворот Холма, после чего Варлаам, подгоняя боднями коня, поспешил к берегу Буга.

Стоял октябрь, листва на деревьях, густо покрывавших волынские холмы, желтела и краснела, воздух был свеж и прозрачен, время от времени начинал накрапывать мелкий дождик, но тотчас же и прекращался. Солнце, борясь с хмурыми тучами, прорывалось сквозь серую пелену и согревало путника своим угасающим теплом. Путь был недолог, но Варлаам хотел успеть к Владимиру до заката солнца и потому, достигнув берега реки, погнал скакуна галопом.

После поездки в Литву он запрещал себе даже думать об Альдоне, но нет-нет да и жалили его сердце мысли об этой женщине, он вспоминал её полные презрения глаза в ночь, когда раскрыли заговор Скирмонта. Неужели она желала ему смерти?!

Невесёлые думы Варлаама прервал отчаянный крик, доносящийся с реки. Натянув поводья, отрок заставил коня круто остановиться.

Какой-то человек в мохнатой бараньей шапке барахтался в воде саженях в пятнадцати от берега.

«Здесь глубоко, омуты, – сообразил Варлаам. – Да и пловец, верно, не из лучших».

Спрыгнув наземь, отрок сорвал с плеч плащ, кафтан, стянул сапоги и стремглав бросился на помощь утопающему.

– Держись! – крикнул он и, пятная воду пенным крошевом, вразмашку поплыл к отчаянно вопящему, судорожно вскидывающему вверх лицо человеку.

«Татарин, кажись», – определил Варлаам, хватая незнакомца за край кожаной одежды.

– Ну, не дёргай, не рви рубаху! И не вопи! Дай обниму тебя за стан! Да не цепляй меня за шею! Не дави так, а то оба к Водяному в гости пожалуем!

Татарин, дрожа от холода и испуга, хрипел. Варлаам, стиснув зубы, тащил его к берегу. Вроде мелок, худ был татарин, а оказался нелёгок, отрок тяжело дышал и сквозь холодные брызги вглядывался вперёд. Далеко ли спасительная песчаная отмель, скоро ли кончится эта проклятая холодная вода?! Боялся Варлаам одного: как бы судорогой не свело ему члены!

Сильным течением их снесло вниз. Дул ветер, река волновалась, бросала в лицо водяные валы с пенящимися гребнями. Варлаам вздохнул с облегчением, когда нащупал ногами дно.

Встав, он медленно пошёл к берегу.

Татарин, шатаясь, плёлся за ним следом.

Взобравшись на песчаный взлобок, Варлаам подозвал свистом коня. Затем он собрал побольше хвороста и разжёг костёр.

Грелись, сушили одежду, татарин говорил на ломаном русском языке:

– Твоя моя жизнь спас! Твоя моя выручать. Я – теперь твоя брат, твоя – моя брат! Моя – сильный, богатый, моя – нойон!

– Как твоё имя? – спросил Варлаам, с некоторой насторожённостью посматривая на плоское, скуластое лицо татарина с редкой, короткой бородкой и узкими, вислыми усами. Глазки у нойона были маленькими, такими, что казалось, будто он всё время лукаво щурится.

– Маучи, – ответ заставил Варлаама вздрогнуть.

Маучи, или Могучей, как звали его на Руси, был наместником хана Золотой Орды в Киеве.

– Как же ты оказался тут один, без охраны? – изумлённо разведя руками, пробормотал отрок.

– Ходил на охоту. Нукеры остались. – Маучи указал грязным перстом за реку, в сторону густого букового леса. – Моя видит река, хотел переплыть. Конь упал, утонул. Моя тонуть. Твоя спасать.

– Ищут тебя, верно. Надо разжечь костёр повыше, посильнее, чтоб заметили твои люди. Соберём побольше хвороста, веток, листвы, – предложил Варлаам.

Маучи послушно последовал за ним на невысокий пологий холмик, нависающий над песчаным берегом Буга.

Варлаам с досадой подумал, что ему теперь не удастся добраться до Владимира до завтрашнего утра.

Вскоре над рекой запылал большой костёр. Высоко в темнеющее вечернее небо вознеслись языки пламени, посыпались искры, жёлтые отблески упали на рябящую под холмом воду.

Маучи стал рассказывать о себе, Варлаам слушал, время от времени бросая беспокойные взгляды за реку. Но там как будто было пока тихо.

– Моя ходил в поход с хан Бату, воевал кипчаков, мадьяр [123] Мадьяры – самоназвание венгров. , брал Киев, Варадин. Много был я в походах. Копыта мой конь ходили… Полуночное море… – Он пощёлкал пальцами, вспоминая название.

– Верно, Ядранское море [124] Ядранское море – Адриатическое море. , в Далмации [125] Далмация – приморская область в Хорватии. . Доводилось и мне там бывать, – промолвил Варлаам.

«Господи, зачем, кого это я спас?! Мало того, что мунгал, дак ещё и вражина лютый, темник какой-нибудь или тысячник у Батыя был. Сколько он людей русских, да и не только русских, сгубил, а я! – думал с отчаянием отрок. – Ну дак и что же с того?! Ведь я оказал помощь страждущему, поступил, как всякий добрый христианин. Разве мог я по-иному содеять?! Что, проехал бы мимо: пропадай, мол, поганый татарин, в омуте бужском?! Нет, прав Тихон. Одно дело – честный бой, там мы – враги, иное дело – такая вот беда. В ней все равны, все должны друг дружке помогать».