Альфред Мейсон - Пламя над Англией

– Кейт! Кейт! Это вернулся мастер Робин!

Робин передал лошадь конюху и прошел через сторожку во двор. Он ожидал увидеть все запущенным и неприбранным, как и полагалось в доме без хозяина, но, оглядевшись, застыл в изумлении. Ибо никогда еще юноша не видел такой чистоты и аккуратности, такого обилия цветов. Кейт сбежала вниз со слезами радости, струившимися по лицу. Он поцеловал свою старую няню, благодарившую Бога и тут же начинавшую жаловаться. Ее воспитанник был худ, измучен и грязен, как бродяга! Отведя Робина в дом, она заставила его отмыться в горячей ванне, отправила кухарку на кухню, и, перешептываясь и обмениваясь загадочными улыбками с Дэккумом, приготовила в туалетной такую одежду, какой Робин уже давно не носил. Когда он вошел в халате в комнату, экономка еще была за работой.

– Кейт! – воскликнул Робин. – Ведь это мой лучший костюм! Я купил его для визита в Хилбери-Мелкум и никогда не надевал с тех пор.

– А когда же вам носить лучший костюм, если не в этот благословенный день? – упрямо возразила Кейт. – Ведь сегодня четверг.

– Четверг? Ну и что из этого?

– Не мне говорить вам, мастер Робин. Одевайтесь немедленно!

С ним обращались, как с маленьким мальчиком, которому просто приснились все опасности и приключения. Это смягчило Робина.

– Хорошо, Кейт, – согласился он. – За обедом ты увидишь такого щеголя, который словно собирается пробудить к себе зависть у всего королевского двора. Но потом мне понадобятся одежда попроще и высокие сапоги.

Кейт усмехнулась.

– Стало быть, мастер Робин, вы собираетесь после обеда ездить верхом? – осведомилась она.

– Безусловно, собираюсь, – ответил Робин.

– Ну еще бы, – засмеялась Кейт, словно тот факт, что Робин намеревался после обеда отправиться из дому верхом, был уморительно веселым.

– И, Кейт, пришли ко мне Дэккума. Он расскажет мне новости, пока я буду одеваться.

Дэккум, несомненно, подслушивал под дверью, так как он тотчас же вошел в комнату.

– Мастер Робин после обеда выедет верхом, – заявила Кейт. – Так что ему нужны высокие сапоги и костюм для верховой езды.

Для Дэккума это известие оказалось таким же комичным, как и для Кейт. Рот его расплылся до ушей.

– Ну конечно! Мастер Робин сегодня выедет верхом, – сказал он.

– Разумеется, Джон Дэккум, – кивнула Кейт.

– Мы ведь в этом не сомневались, – подхватил слуга.

Степенный старик был вовсе не склонен к смеху, а теперь он просто трясся от него.

– Послушайте, вы, оба! – сердито воскликнул Робин, покраснев и надеясь, что румянец скроет загар. Он вовсе не хотел, чтобы его поддразнивали из-за намерения нанести визит в Уинтерборн-Хайд. – Прекратите, наконец!

Они умолкли, и Робин, расчесывая волосы, стал расспрашивать Дэккума о новостях. В Англии не боялись испанцев. Елизавета устроила смотр своим войскам в Тилбери [167]и, хоть и привыкла к замысловатым и двусмысленным фразам, обратилась к ним с такой простой и искренней речью, что вся страна воспылала любовью к своей королеве и гордостью за нее.

– А мой маяк горел, Дэккум?

– Еще как, мастер Робин! Это был лучший маяк на побережье. А как по-вашему, мастер Робин, кто стоял рядом с ним и кричал от радости громче всех?

– Ну, так кто же? – с улыбкой осведомился Робин, не сомневавшийся в том, чье имя будет названо. Но он оказался неправ.

– Кто же, как не эти папистские блюдолизы, сэр Роберт Бэннет и его сынок Хамфри.

Натягивавший чулки Робин резко обернулся.

– Они были там?

– Да, и кричали вовсю, чтобы удержать головы на плечах, мастер Робин!

– И мистер Стаффорд, разумеется, тоже? – спросил юноша.

– О, нет, сэр! Мистера Стаффорда будут судить и повесят.

– Как?!

– Все по закону, мастер Робин! Никаких испанских штучек. Сначала будут судить, а потом повесят и четвертуют! Я слыхал, что на четвертовании особенно настаивают. В народе говорят, что королева чересчур мягко поступает с изменниками, когда их только вешают, а иногда даже и этого не делают. Но мистера Стаффорда казнят до того, как об этом узнает ее величество.

Робин отпустил Дэккума и погрузился в молчание. Он оделся, как требовала Кейт, в камзол и штаны из голубого бархата с золотыми пуговицами, натянул на ноги длинные белые шелковые чулки и надел белые бархатные туфли с розами. Шею окружал белый батистовый рюш, а на плечах висела золотая цепь. Затем юноша взял кинжал в ножнах, который носил под рубашкой со времен трагического вечера в Мадриде.

Когда Робин вышел в коридор, он нашел там ожидающих его Дэккума и Кейт. Экономка присела в реверансе, а Дэккум низко поклонился, после чего оба захлопали в ладоши. Юноша с глянцевыми каштановыми волосами, загорелым лицом над сверкающим белизной воротником и стройной фигурой был настолько красив, что мог бы очаровать принцессу из волшебной сказки. Серьезное выражение лица и глаз казалось особенно волнующим.

– Мне нужно сделать кое-что, прежде чем я спущусь к обеду, – мягко произнес он.

Робин направился в библиотеку, где стояла скамеечка для молитв; висевшее над ней распятие из слоновой кости он отдал Синтии, чтобы она помнила о нем. Это распятие некогда принадлежало Джорджу Обри. Осторожно закрыв дверь, юноша извлек из ножен кинжал с кровью его отца на клинке и повесил его там, где ранее висело распятие. Это должно было служить не только памятником, но и символом того, что отмщение и наказание принадлежат Богу, а также молитвой, чтобы его возвращение домой не было запятнано чувством злобы и ненависти.

Два года изгнания, лакейской службы и стремлений к цели принесли не только страдания, но и пользу, наделив Робина силой воображения. Еще мальчиком, стоя в школьном дворе Итона, когда государыня милостиво подозвала его, он научился смотреть на себя как бы со стороны, оценивая собственные поступки. Постепенно к нему пришло умение видеть мир глазами других людей – Санта-Круса, своего отца, актеров на дороге из Бадахоса, даже медлительного, печального, погруженного в молитву короля Филиппа, познавая от них бесчисленное множество различных точек зрения и суждений.

Робин стоял перед кинжалом, превращенным в крест, и ему вновь представилось видение, уже открывшееся его взору в церкви Эскуриала, когда алтарь, священники, свечи, ступени, сама церковь словно растаяли в воздухе, сменившись гигантской фигурой распятого Христа, выступающей из тьмы. Слова, оставшиеся тогда непонятными, открылись ему в этой комнате с окнами, выходящими на залив Уорбэрроу. Человек в Боге, восторжествовавший над земными страданиями, восклицал: «Отче, прости им, ибо не ведают они что творят!»

С трудом поднявшись, юноша сел за стол и стал писать письмо сэру Френсису Уолсингему, моля министра о том, что если ему, Робину, удалось что-либо сделать, дабы заслужить его милость, то пусть в качестве награды злополучному Стаффорду простят его преступление. Он писал это письмо, погруженный в заботу о том, чтобы сказать все необходимое в нескольких словах, и поэтому не заметил ни шума во дворе, ни даже открывшейся двери.