Иван Алексеев - Западня для леших

Когда сразу после подъема бойцы в походной амуниции направлялись из блокгаузов к конюшням, Михась внезапно покинул строй, воспользовавшись привилегией головного, и, сойдя с дорожки, остановился в траве под яблонями. Там, на небольшой лавочке, чуть сгорбившись, устало опустив все еще сильные руки, провожая взглядом двигавшихся мимо бойцов, сидел седой ветеран, тот самый дедок, который встретил Михася по прибытии в усадьбу почти два месяца назад и расспрашивал о новом вооружении. Михась, как и другие бойцы отряда, знал, что лешие израсходовали почти все боеприпасы, и на выполнение основного задания на обратном пути у них имелось весьма ограниченное количество пороха и пуль, и в особенности мало осталось гранат, весьма сложных в изготовлении и производимых за Забором лишь небольшими партиями. Он знал также, что остающиеся в усадьбе ветераны, скорее всего, вынуждены будут принять неравный бой, и уходящий отряд ничем не сможет им помочь, даже оставить новейшего оружия и зарядов, поскольку, во-первых, у них у самих некомплект, во-вторых, старые лешие просто не умеют с этим оружием обращаться. Старики выйдут против опричников с самострелами, копьями и саблями. Конечно, они положат не один десяток врагов, но неизбежно погибнут сами.

Михась несколько секунд молча стоял перед ветераном, затем, украдкой оглянувшись, решительным жестом расстегнул подсумок и сделал то, чего ни в коем случае делать не имел права: достал оттуда одну из двух оставшихся у него гранат и протянул старому лешему.

– Держи, батя! – вполголоса произнес он. – Ежели крайний случай придет, выдергивай кольцо, запал загорится, и времени у тебя будет до счета «пять». Кидай подальше, или, наоборот, к сердцу прижимай, коль враги окружат… Сам уж решать будешь. Разлет осколков – тридцать сажен.

Старый леший поднялся, твердой рукой принял бесценный дар, не стыдясь, смахнул с глаз набежавшую слезу, произнес осипшим голосом:

– Спасибо, сынок!

Михась хотел сказать еще что-то, но передумал, лишь крепко пожал запястье ветерану, сорвал с ветки уже довольно крупное яблоко, сунул его в подсумок вместо гранаты и, резко повернувшись, со всех ног помчался догонять свой десяток.

Когда Разик, как и положено десятнику, осматривал перед походом оружие и снаряжение выстроившихся перед ним бойцов, он с некоторым удивлением заметил, что друг и головной Михась смотрит куда-то поверх него, придав лицу слишком невинное выражение, как в детстве, когда он сделал приятелю некую пакость и не хочет, чтобы тот догадался. Разик с недоумением еще раз окинул привычным взглядом амуницию Михася, не нашел ничего предосудительного и, решив, что ему просто показалось, переместился вдоль шеренги к следующему бойцу.

Теперь Михась, двигаясь плавной рысью в затылок командиру отряда, все же переживал, что его проступок может сказаться на боеспособности головного дозора в критической ситуации, но в сердце почему-то он не ощущал стыда за совершенное и чувствовал, что иначе поступить бы не смог.

Отряд приближался к северной заставе. Лешие покидали столицу Государства Российского, оставляя в ней пепелища плотницкой слободки, усадьбы князя Юрия, боярина Задерея, могилы своих боевых товарищей, среди которых был страж московский Степа, а также десятки и сотни невинно убиенных доморощенными злодеями людей русских. Однако за плечами дружинников оставался и страх возмездия, посеянный ими в подлых душонках опричников, штабелями возивших на кладбище трупы своих, казавшихся прежде неуязвимыми и никому не подсудными подельников, и пепелище гнезда разбойничьего – Кривого кабака, и спасенные жизни и имущество многих горожан, и возродившиеся надежды простых людей.

Но еще оставались в столице непосредственные виновники гибели леших, подло убивавшие их в спину на окраинном рынке и в усадьбе князя Юрия. В боевой дружине тайного Лесного Стана с первого дня ее основания святым князем Александром Невским действовали несколько непреложных законов, среди которых назовем два: ни при каких обстоятельствах не оставлять раненых и мстить за погибших до последней возможности. Дело священной мести добровольно взял на себя Фрол. Он вместе с тремя особниками должен был задержаться в Москве, разыскать и покарать опричников, имена которых он узнал от Прошки во время допроса. И еще по данному делу у леших была пара-тройка вопросов к руководству стражницкого приказа, в первую очередь – к Коробею. Кроме того, особники должны были по мере сил прикрывать усадьбу Ропши и тайно содействовать оборонявшим ее ветеранам.

Для базирования оставленной диверсионной группы было найдено очень удачное место: старенькая водяная мельница свояченицы матери Степы и Трофима, к которой она уезжала погостить в тот роковой день, когда погиб ее младший сын. На этой мельнице, расположенной в укромном леске недалеко от столицы, и разыскали мать, чтобы привезти на похороны, поморские дружинники. Кирилл настоятельно посоветовал Трофиму не покидать мать в трудную минуту, перебраться вместе с ней из города на мельницу к родственнице. Дьякон прямо и честно сказал ему, что просит содействия в деле мести проклятым кромешникам и хочет, чтобы вместе с Трофимом под видом крестьян, помогающих чинить мельницу и работающих на ней, остались четверо бойцов. Трофим, не раздумывая, согласился. И теперь Фрол и три особника, одетые в сермяги и лапти, отращивающие настоящие бороды, трудились вместе с Трофимом над починкой почти сгнившего мельничного колеса. Помощники из них были, с точки зрения Трофима, никудышные, но лешие старались изо всех сил, испытывая искреннее почтение к мастеру, способному, словно играючи, создавать из любимого русичами материала – дерева – истинные шедевры архитектуры и техники. Сами особники прекрасно умели лишь разрушать, взрывать и убивать и, может быть, именно поэтому глубоко уважали людей, способных строить. Когда они вернутся домой, в Лесной Стан, и вернутся ли вообще – Фрол с товарищами не знали, посему они мысленно провожали уходящий отряд с щемящим сердцем, но твердым намерением исполнить свой воинский долг до конца.

Возле самой заставы, через которую должен был покинуть столицу отряд леших, кроме обычного стрелецкого караула стоял также на конях с десяток опричников, по-видимому, по приказу Малюты явившихся проследить за отбытием поморских дружинников и насладиться зрелищем их поспешного бегства из столицы. Дымок при виде злорадствующих рож царевых кромешников слегка нахмурился и негромко скомандовал не оборачиваясь:

– Михась, подъедь к друзьям нашим, попрощайся, а то, глядишь, они слишком быстро нас забудут и не вспомнят потом!

Михась понимающе усмехнулся, поднял коня в галоп и, опередив отряд, подскакал к ухмыляющимся молодцам, блиставшим дорогими нарядами да золочёным-серебрёным оружием. Резко осадив скакуна перед невольно подавшимися назад опричниками, Михась весело гаркнул: