Александр Кривицкий - Тень друга. Ветер на перекрестке

Массированные налеты воздушных армад Геринга не поставили англичан на колени, но полное испепеление беззащитного Ковентри родило термин «ковентрировать» — карать, мстить с воздуха.

Таким образом, теория Дуэ — это попросту теория «ковентрирования». Она отвечала требованиям колониальной политики великих держав, стремлению поставить новый род войск — авиацию — на службу полицейско-карательным экспедициям большого масштаба.

Не забудем: Дуэ написал свои первые нашумевшие статьи «Господство в воздухе» и «Война 19... года» в середине двадцатых годов. Армию и флот он считал необходимыми лишь для оккупации страны, побежденной, подавленной авиацией. Понятно, какие радужные перспективы открывала такая доктрина перед странами — гнездами империализма. А главное, она была рассчитана на слабого или беззащитного противника.

Почему я пишу об этом так подробно? Тогда, в сорок первом, мы немного говорили о военной стратегии, перебирая в ночных беседах все, что читали или слышали.

На глазах у миллионов людей держали экзамен военные теории и доктрины. И нам почему-то ужасно хотелось разобраться и в этой теме, неотвратимо вошедшей в жизнь, в ежедневный быт, в глубину души. А о Дуэ говорили особенно часто по причине еженощных воздушных тревог. Вот же действительно представился «случай» сличить теорию с практикой.

Нет, Джулио Дуэ явно не предвидел того, что произойдет в московском небе. А когда к нам в редакцию кто-то из работников расстарался и привез летчика Виктора Талалихина и он рассказал о воздушном таране, стало еще и еще раз ясно: на свете есть много такого, что и не снилось западным мудрецам.

Несколько вечеров подряд мы читали записки Андрея Болотова. Эти бесценные мемуары офицера Семилетней войны поражали нас удивительно современным образом мышления их автора. Это было то самое удивление, что я испытал когда-то до воины, впервые открыв томик Омара Хайяма.

Человечество начало свой путь давно. Но все-таки связь между поколениями людей свежее, моложе, чем возраст их истории. Этот поэт седой старины был моим современником. Моя жизнь казалась мне узнаванием чего-то давно знакомого и лишь позабытого. Но не совсем так, как писала об этом поэтесса в прекрасных стихах:

Не вечность мироздания ошеломляла меня, а та простая мысль (правда, к ней однажды нужно прийти самому), что материальная цивилизация обгоняет наше сознание и наши чувства. А их устойчивость не обязательно означает косность. Иначе почти тысячелетний Хайям и его стиль или Франсуа Вийон и великий Пушкин с их гусиными перьями могли бы показаться старомодными в сравнении с пиитами, вооруженными ручками «Ватерманн» и машинкой «Эрика».

Таким образом, обгон, совершаемый материальной цивилизацией, в конечном счете, возможно, даже благодетелен для нашего нравственного совершенствования. Оно не может бежать вприпрыжку за каждым новым изобретением. Появление вечного пера не гарантировало бессмертия произведениям, написанным с его помощью.

Когда-то один известный поэт обещал мне написать для «Красной звезды» стихи в номер. А потом позвонил и сказал, что, увы, не сможет. «Не выходит?» — спросил я. «Нет, свеча Яблочкова перегорела», — хладнокровно ответил поэт. Я хотел предложить ему пушкинскую свечу, но понял, что имею дело со случаем, когда эмоции, нарастив скорость, «пошли вровень» с бешеным галопом техники.

Все это отступление понадобилось, чтобы объяснить самому себе, почему мы с Павленко так увлеченно читали тогда «Жизнь и приключения А. Болотова, описанные самим им для своих потомков». Автор известен русской науке как один из основоположников отечественной агрономии.

Он был издателем журнала под названием «Сельский житель». Его труд «О разделении полей» был первым в нашей стране руководством по введению севооборотов. Ему принадлежат ценные ботанические описания сорных, лекарственных и культурных растений. До сих пор не потеряли значения его работы в области плодоводства. Он сам создал новые сорта яблок, груш, слив.

Специалисты утверждают: именно Болотов обнаружил явление дихогамии — разновременного созревания тычинок и пестиков обоеполых цветов — и первым в мировой науке правильно оценил это явление как важнейшую предпосылку для перекрестного опыления.

Правда, страницы мемуаров, посвященные занятиям автора сельским хозяйством в его имении Дворяниново Тульской губернии, мы пропускали тогда без всякого интереса. Зато с жадным вниманием читали все, что относилось к его неоседлому образу жизни.

Болотов долгое время носил военную форму и начал действительную службу армейскую с шестнадцати лет, сразу получив чин сержанта. В 1762 году он вышел в отставку, а мемуары свои закончил уже глубоким стариком. Умер он через двадцать лет после изгнания Наполеона из русских пределов, прожив без малого сто лет. Целый век.

Такому человеку, да еще наблюдательному, с большим вкусом к подробностям, есть что вспомнить. А самое главное — для тех, кому случилось перечитывать записки Болотова зимой сорок первого года в холодной комнате редакции на улице «Правды», — самое главное заключалось, повторяю, но в агрономии.

Как уже было сказано, Болотов молодым, двадцатидвухлетним офицером участвовал в Семилетней войне и победителем ступил на землю Пруссии. Вот что нам дорого было в тех страницах истрепанного тома. Вот что волновало наше воображение в долгие бессонные ночи первых месяцев войны.

Что ни говорите, а мемуары обычно пишутся для современников. Хочется договорить, доспорить, отстоять свою точку зрения. Андрей Болотов уверенно предназначил свои воспоминания «для потомков».

Был он «с царем в голове» — фигурально, в том смысле, что умен, и буквально — по своим воззрениям дворянина-крепостника. Характером же обладал незлобивым, отличался рассудительностью, широким кругозором в международных делах.

Он определенно что-то предвидел. Его рассказы об эпизодах Семилетней войны, замечания о расстановке политических сил в Европе, оценки источников агрессивных вожделений Фридриха прусского словно были рассчитаны «на вырост».

Тогда, в 1941 году, читая его книгу, мы особенно остро ощутили, как сплетены и связаны в тугой узел прошлое, настоящее и будущее. Вот ведь совсем другая война идет, иным стало ее социальное содержание, резко, неузнаваемо изменились формы боевых действий и технические средства борьбы, а волнуют эти старые записки, будоражат душу.