Тим Уиллокс - Религия

— Дай-ка мне место, — сказал Борс.

Место нужно было для двенадцатидюймовой рукояти и зазубренного шестидесятидюймового лезвия его любимого германского двуручного меча. Он покрутил меч над головой, чтобы разогреться и размяться, и клинок засвистел, выписывая гигантские восьмерки перед ним и над ним. С непринужденностью дамы, складывающей веер, Борс опустил меч и поставил к ногам.

Тангейзер надел перчатки и осмотрел меч, который прихватил в церкви. Клинок был три фута длиной, в сечении напоминающий сплюснутый бриллиант. Он решил, что весу в нем больше двух фунтов, работа итальянская. Хорошо бы, если бы миланская. Он попробовал край на язык, ощутил вкус крови, но боли не почувствовал. Подошел к пирамиде из оружия погибших, которое ординарцы принесли после очередной атаки на брешь. Выбрал пятифунтовую булаву со стальной рукоятью и семью кривыми лезвиями, торчащими из сердцевины головки. Наверху булавы красовалась четырехдюймовая пика, ввинченная в головку. Тангейзер вернулся в строй, повернулся к человеку, стоявшему справа, невысокому, но коренастому ветерану с суровыми глазами, и поднял в салюте меч:

— Матиас Тангейзер.

Рыцарь ответил ему тем же жестом.

— Гийом де Кверси.

Человек, стоявший справа от Гийома, провансалец со сломанным носом, вооруженный парой коротких мечей, выглянул из-за него и сделал то же самое.

— Августин Виньерон, — сказал он.

Этого было достаточно, чтобы намертво скрепить братство, и никто больше ничего не сказал. И, между гасконцем с одной стороны и англичанином с другой, Тангейзер и не мог желать большего. Оркестр заиграл. Дудки, литавры и колокольчики. Даже сейчас ни один другой звук не волновал его так. Задудели трубы. Взметнулось знамя Иоанна Крестителя — белый крест засиял в лунном свете. Капеллан поднял одной рукой икону с Христом Пантократором, а другой затряс колокольчик, начав произносить слова молитвы к Пресвятой Богородице:

— Angelus Domini nuntiavit Mariae. Ангел Господень возвестил Марии.

Во множестве зазвучало «аве», все обращались к Богоматери.

— Помолись за нас, Пресвятая Матерь Божья…

— Пусть мы будем достойны заветов Христа…

— Даруй нам силу, умоляем Тебя, Господи, смилуйся…

Передний ряд рыцарей поднялся выше по каменистому валу, ближе к его залитому кровью краю, и Тангейзер поднялся с ними. Он был единственный человек на поле боя, который не произносил слов молитвы: ему казалось, что любое божество, достойного того, чтобы к нему обращаться, проклянет тот восторг, который его охватил, а все боги милосердия проспят всю эту долгую ночь напролет.

Рыцари и сержанты выстроились впереди, а испанцы и мальтийцы, около трех сотен, отодвинулись назад, наконечники их полукопий и пик торчали в амбразурах укрепленной стены. Тангейзер осмотрел землю у себя под ногами, отбросил шатающиеся камни, заметил все неровности и выдвинул вперед левую ногу, меч в правой руке опустил вниз, а рукоять булавы прислонил к бедру. Осознать — вот что было теперь самым главным. Осознать свое собственное небольшое пространство, границы которого обозначаются людьми по бокам от него и тем, что должно было появиться из ночи и наткнуться на острие его меча. Он напомнил себе, что нужно дышать ровно и глубоко. Об этом было легко забыть в свалке, а сбиться с дыхания равносильно гибели. Дыхание. Позиция. Постановка ног. Под доспехами ручьи пота бежали у него изо всех пор, ибо ночной жар был яростным и безжалостным. Во рту у Тангейзера пересохло. Он оказался прямо по ходу турок. Три человека стояли в острие клина, который неровным полотном спускался с насыпи во двор, а он находился на левом фланге. Гасконец, Гийом, стоял в центре, Августин Виньерон занимал правый фланг. Слева от него, на краю рва, расположился Борс. Борс покопался в кармане, выудил пару гладких белых камешков, а один закинул себе в рот.

— Разве я тебе не говорил, что все будет великолепно? — спросил он.

Он протянул второй камешек Тангейзеру. Тот взял, положил в рот, и сухость почти прошла.

— Не забывай прикрывать мне спину, — сказал Борс.

Военные ритмы, шарканье тысяч ног, звяканье металла, дрожащие дисканты имамов, возносящих мольбы к Аллаху, — все это сливалось в один звук, гигантским колесом выкатившийся из освещенной тьмы за рвом. Во главе двигались пять янычарских ортов, подняв штандарты с конскими хвостами — трепещущие знамена с начертанным на них священным девизом. Их рев доносился из глубин ночи. Они шли, надвигаясь на брешь, проходя через заваленный мертвецами ров.

Христиане подстегивали их, приглашая «потанцевать». Вперемешку с этими выкриками Тангейзер улавливал молитвы на латыни и множестве вульгарных языков. Святой Катерине и святой Агате. Святому Яго и святому Пабло. Христу и Крестителю. Помолись за нас, грешных. Придет царствие Твое. Да осуществится воля Твоя. Сейчас и в час нашей смерти. Аминь. Большинство молитв было адресовано, словно этот человек уже был причислен к рангу святых, Ла Валлетту и Священной Религии.

Не доходя метров двадцати, наступающие выбросили залп хумбарас. Горящие фитили выплевывали на лету снопы искр. Тангейзер посмотрел, как они летят по дуге, и подумал, не отскочить ли в сторону, но удача была на его стороне. Снаряды пролетели у него над головой, он ощутил жар от огня за спиной, услышал крики ужаса и смятения, но не стал оборачиваться. В это же время прислужники дьявола из числа огнеметателей ордена выпустили из своих широких пушек шквал визжащей текучей смерти. Громадные горящие обручи оставляли в воздухе желтые спирали, отправляясь в полет. В плотных рядах янычаров эти кольца пламени поражали сразу по два, по три человека. Их голубые хлопковые халаты воспламенялись, будто они были из бумаги. И, как проклятые, как прикованные друг к другу и обреченные вместе на смертные муки, они начинали вертеться от боли и ужаса, задевая своих товарищей, — и огонь перекидывался на них.

Огневая атака с обеих сторон была такой неистовой, что все поле осветилось ярко, словно в разгар дня. Но среди этого кошмара человеческая волна накатывала. Янычары потрясали лесом пик, продолжая неустрашимо вопить. В них поражало все: дикие глаза, длинные усы и высокие белые шляпы, украшенные изображением деревянных ложек, что твоя орава чокнутых поваров, сбежавших с кухни сумасшедшего дома. Они прокатились через ров. Они форсировали горящие мостки. Они прорвались через залитые огнем проходы.

Тангейзер выбрал себе первого противника из толпы, сейчас затопляющей брешь. Сапоги его были черного цвета — значит, это командир отряда. Он держал на руке копье и прямоугольный балканский щит. Тангейзер выдвинулся на шаг из клина, чтобы дать себе больше места, и прижал булаву к бедру. Он оставил грудь достаточно открытой для копья и, когда последовал удар снизу, шагнул правой ногой назад, разворачиваясь, перерубил древко копья мечом и ткнул пикой, которая венчала его булаву, в незащищенную подмышку противника, скользнув кистью руки вверх по рукояти к самой головке. Враг заревел, как это бывает обычно, легкое у него разорвалось, ноги подкосились; когда Тангейзер спихивал его назад и вниз, он полоснул его мечом по горлу, наполовину срезав голову.