Емельян Ярмагаев - Приключения Питера Джойса

При свете кормового фонаря я проследил, как он, ловко перебирая руками, спустился по борту до половины корпуса судна, а там его в безлунье не стало видно. Легкий всплеск… Боб был превосходный пловец, в хорошую погоду для него и три мили вплавь ничего не значили. А все-таки мне было жутко и почему-то казалось, что я сам, своими руками столкнул его в воду. Я на твердой палубе и пойду спать, а он плывет, плывет в полной тьме… Боже, прости мне, окаянному грешнику!

Спустившись в спардек, я напоролся на Джона Блэнда. Он стоял неподвижно, почему-то закрыв глаза, — не то спал стоя, не то на него накатило.

— Чем занят ты, юноша, ночью на палубе, когда все спят? — спросил он загробным голосом.

Я кратко пояснил, что прогулялся на княвдигед, — и тут на меня повеяло неким духом. Святоша был пьян, как лодочник.

Ну конечно, бабка нисколько не поверила в нечаянное утопление фляги. Вперила в меня взгляд, выворачивающий все внутренности: мол, не пытайся соврать, Бэк, лучше выложи все как есть. Я не выдержал…

— Сам пропадет и других подведет, — так рассудила она насчет Боба. — Семейный, а равен тебе по уму. Убирайся, Бэк, не могу тебя видеть!

Уорвейн — тот приписал потерю пояса с ножом опьянению. Не знаю, скоро ли Питер ощутил бы пропажу пистолета и пороховницы, если б не голуби…

Когда поставили новую фок-мачту и подняли якоря, о беглеце никто не побеспокоился: не такая персона. Началось обычное: «По марсам [123]и салингам! [124]Травить брасы [125]и шкоты! [126]Еще травить!» Ветер дул слабый — чуть полоскался в парусах, да еще навстречу шло холодное лабрадорское течение, и, пока мы выбрались мористее, держа курс на северо-восток, судно еле ползло.

Вот сильно заголубело среди зеленых атлантических вод: то был Гольфстрим, отец бурь и король штормов, как величают его моряки. Течение было совершенно бирюзовое, и понесло оно нас так, что и при слабом ветре мы делали восемь-десять узлов. Стало тепло. На следующий день появились голуби.

Сначала мы думали — это туча. Однако что-то она уж очень низко шла, закрывая полнеба, эта сизая шумящая туча. «Голуби!» — закричали наверху, и все кинулись за оружием. Особенной нужды в нем не было: голуби с размаху ударялись о паруса, о мачты и десятками шлепались на палубу. Стоял такой шум, что не слышно было команд. Люди разевали рты, надрывались в криках…

— Бэк, — прокричал мне на ухо Питер, — не видел ли ты моего пистолета? Пороховница тоже куда-то запропастилась, нелегкая ее побери!

Но такая началась суматоха, что выгодней было не расслышать: живая пища валилась с неба. Все хватали голубей, которые, треща крыльями, усыпали палубу. Как не вспомнить Иегову с его перепелами [127]в пустыне!

Матросы говорили, что скоро Михайлов день — 29 сентября — и об эту пору они всегда летят с севера на юг к Вест-Индским островам. Уж после того, как голубиная туча распалась, я набрался мужества шепнуть Питеру, в чем дело. Благородная душа, он сразу забыл о своей потере.

— Черную услугу оказал ты ему, Бэк, — сказал он, помрачнев. — Не увидим мы больше ле Мерсера.

Тут как раз пришли за мной — доставить к капитану. Питер шепнул, чтоб я все отрицал.

Боже, как кричал мистер Уорсингтон! Как он бесновался! Дату побега легко установили, потому что в этот день Боба видели матросы в последний раз. А вот кто помог ему удрать с флейта?

Капитан божился, что перепорет всю команду, виновного же подвергнет килеванию [128]. Я не особенно его боялся, надеясь на бабкино влияние среди старшин. Но адвокат… у этого котелок варил не по-нашему! Конечно ему что-то нашептал Блэнд. Он был тут. Наш пророк невзлюбил меня еще с тех пор, когда я увернулся от чар его дочки Люси, а бабку он тихо ненавидел. Она не выносила его кривляний и не стеснялась высказываться на этот счет.

В ответ на вопрос, что я делал ночью на юте, мне бы сказать: шел в гальюн. Но я постеснялся такого неизящного объяснения и наврал, что заканчивал запись в протоколе после совещания. Воистину, лучше поскользнуться ногой, чем языком!

— Странное, весьма странное усердие, — начал мистер Уорсингтон. — Вас видел мистер Блэнд уже после полуночи, хотя совещание окончилось около десяти. Дайте-ка книгу протоколов… Вот оно, семнадцатое число. Запись здесь занимает всего полстранички. На десять минут работы. Ну-с, молодой лжец, что вы делали еще два часа?

Мне очень живо представился увесистый замок на дверях камеры, где еще недавно сидел Питер. Но тут явилось озарение свыше. Я возьми и скажи, что мистер Блэнд встретил меня не в полночь, а в начале одиннадцатого.

— Что вы такое мелете? По-вашему, взрослый человек не различит часовой стрелки?

— Не различит, сэр, — сказал я, — если пьян в дугу. У него и глаза-то были закрыты!

Невмоготу рассказать, что было дальше: смех разбирает. Блэнд обрушил на мою голову самые изощренные древнеиудейские проклятия и не мог остановиться, пока присутствующим не стало ясно, что он и сейчас в подпитии. Меня отпустили.

Зато на следующее утро всех поразила весть: «законтрактованных» заковывают в кандалы.

«Законтрактованные слуги» — их также называли «удвоенные», из-за того, что лист контракта волнообразным надрезом делился на два экземпляра, — пять лет душой и телом принадлежали компании, которая их везла со всем добром, скотом и домочадцами. Были еще «выкупные» — те могли расплатиться с компанией через небольшой срок по приезде, иначе также становились рабами. Но на борту «Красивой Мэри» все смешались: зажиточные пайщики компании вроде Бланкета и захудалые коттеджеры, имущество которых умещалось в дедовском сундуке, — всех их сблизили и сравняли несчастья, и мистер Уорсингтон, бывало, возвышенно толковал о Вергилии с Джорджем Пенруддоком. Теперь же он надел на своего ученого собеседника кандалы, которые с того только недавно сняли. Не везло несчастному учителю!

Видно, и агент, и капитан сами стыдились своей затеи: людей вызывали втайне и поодиночке в особое помещение. Там дюжие матросы хватали их за плечи и усаживали на скамью, а корабельный слесарь с шутками и прибаутками набивал им на ноги железо. Всем: молодым и старым, мужчинам и женщинам. Закованных из отсека уже не выпускали — так были напуганы агент и капитан потерями рабов в пути и вдобавок бегством ле Мерсера.

На спардеке царило смятение. Бабка моя… нет, никогда еще я не видел ее в таком негодовании! Поистине она «метала и разбрасывала окрест себя горящие головни»: «Где ваши ружья, пуритане? Где ваша совесть?»

Ружья у пуритан были под рукой, и односельчан им было жаль, но всякому же ясно, что «законтрактованный» — такая же собственность компании, как, скажем, овца или корова, даром что не блеет и не мычит! Начались дебаты, как рассматривать вопрос: юридически, нравственно или теологически, как взглянули бы на дело Иисус сын Сирахов, Товит, Варух, прочие пророки…