Гарри Тертлдав - По воле Посейдона

— Да ты что! — изумился помпеец. — Я однажды побывал в Неаполе, честное слово, не вру. Мне пришлось идти целых два дня, чтобы туда добраться, и еще два дня, чтобы попасть обратно.

Менедем изо всех сил постарался сохранить серьезное выражение лица. «Небось местные жители никогда не совершали даже двухдневного путешествия за пределы своего маленького городка, если этот парень считает подобное деяние чуть ли не подвигом», — подумал он.

— Ну ладно, а что вы привезли с вашего Родоса, где бы он ни был? — продолжал зевака.

Теперь Менедем и впрямь улыбнулся и пустился расхваливать свой товар:

— Мы привезли ткань, более гладкую и мягкую, чем любая из льняных тканей, а еще у нас имеются благовония из родосских роз, есть также папирус и чернила…

«Хотя вряд ли нам посчастливится продать все это здесь», — мысленно добавил он и закончил:

— И… павлины.

— А что значит «павлин»? — заинтересовался помпеец. — Я не знаю такого слова.

— Соклей! — окликнул брата Менедем, и тот моментально продемонстрировал одного из птенцов.

Менедем дал слегка приукрашенное описание того, как выглядит взрослый павлин, добавив напоследок:

— Полагаю, не будет преувеличением назвать его самой великолепной птицей в мире.

К его удивлению, зевака разразился грубым хохотом.

— Рассказывай, как же! — сказал он. — Ты собираешься всучить нам каких-то уродливых птенцов, требуя за них половину всех сокровищ мира, а потом выяснится, что они так и останутся уродливыми, когда вырастут, но тебя тогда уже здесь не будет. Небось принимаешь нас за круглых дураков?

«Чума и мор, — подумал Менедем. — Мы заплыли так далеко — и ради чего? Чтобы очутиться в месте, где люди понятия не имеют о том, какие из себя павлины. Как же нам продать птенцов, если никто не поверит, что они вырастут красивыми?»

Он не подумал об этом раньше, когда решил сделать остановку в Помпеях.

Поместив птенца обратно в клетку, Соклей сказал:

— Полагаю, здешние богачи должны представлять, на что похожи павлины. Но даже если они этого не знают, то эллины в Неаполе наверняка знают.

— Надеюсь, что так, — ответил Менедем. — Думаю, мы выясним это, когда придем на рыночную площадь.

— Шелк и вино мы продадим, — утешил брата Соклей. — Шелк и вино продаются везде.

— Твоя правда.

Вспомнив об этом, Менедем почувствовал себя немного лучше.

— В крайнем случае мы сможем продать оставшихся птенцов на Родосе, — с легким вздохом сказал он, — но здесь, на западе, мы получили бы за них больше… То есть если вообще смогли бы их продать.

— Давай выясним это? — предложил его двоюродный брат.

Прежде чем ответить, Менедем оценивающе посмотрел на солнце. Оно уже скользило вниз, к западному горизонту, но пока еще не собиралось заходить.

— Почему бы и нет? — сказал Менедем. — Надеюсь, мы все же сумеем провернуть сегодня кое-какие дела и позаботимся о том, чтобы о нас тут заговорили.

В Помпеи братья вошли не одни, а во главе целой процессии. Менедем налегке шел впереди и выкликал по-эллински:

— Птенцы павлина! Редкие вина с Хиоса! Прекрасный шелк с Коса!

Далее следовал Соклей, который нес клетку с несколькими птенцами, а за ним шествовали моряки со свертками шелка в руках и амфорами ариосского, надетыми на шесты.

Процессия выглядела бы более впечатляюще, если бы Менедему не пришлось пару раз останавливаться, чтобы спросить у прохожих дорогу на агору. Однако не все здесь говорили по-эллински, что еще более усложняло ситуацию.

Несмотря на побеленные фасады домов, создавалось впечатление, что в этом городе никогда не слышали о Гипподамии и его планах городских застроек. Когда Менедем шагал по узким, продуваемым ветрами вонючим улицам, ему казалось, что он очутился где-то в другой части мира.

Соклей заметил то, чего не заметил его двоюродный брат:

— Посмотри! Некоторые вывески над лавочками написаны, должно быть, на осканском и уж наверняка не на эллинском.

— Ты прав, — спустя мгновение ответил Менедем. — А я и не обращал на них внимания.

— Я тоже сперва не обращал, — сказал Соклей. — Многие полисы тут, в Великой Элладе, все еще пользуются старомодным алфавитом с буквами, которые не увидишь в Афинах, но, хотя я и могу догадаться, как эти буквы должны звучать, слова не имеют для меня никакого смысла.

— Думаю, они имели бы смысл, будь ты помпейцем, — заявил Менедем. — Я даже не знаю, умеют ли самниты писать на осканском. Но, похоже, умеют.

— Так оно и есть, — согласился Соклей. — Хотел бы я знать — а у римлян, живущих дальше к северу, имеется свой алфавит?

Менедем оглянулся через плечо на двоюродного брата.

— Иногда, о несравненнейший, ты выискиваешь какие-то ерундовые проблемы и заботишься о самых незначительных вещах в мире.

Соклей засмеялся.

— Несравненнейший, вот так? Так говорил Сократ, саркастически вежливо беседуя с каким-нибудь дураком. Но ты не прав. Я просто…

— Тобой просто движет любопытство, — закончил за него Менедем. — Которое рано или поздно тебя погубит. Но прежде чем ты начнешь брать уроки осканского, чтобы написать на нем свою историю, вспомни — мы здесь затем, чтобы сперва что-нибудь продать.

— Я знаю, — сердито ответил Соклей. — Разве мой интерес к истории когда-нибудь был в ущерб нашей торговле?

— Чего не было, того не было, — признался Менедем.

— Тогда сделай одолжение, оставь мое увлечение историей в покое. — Соклей все еще так кипел, что на нем вполне можно было бы вскипятить горшок с водой.

Менедем собирался ответить брату так же запальчиво, но тут они наконец-то вышли на местный рынок, и он начал расхваливать свои товары.

Недалеко от агоры стоял храм, о котором упоминал Лептиний: колонны и стены этого храма были из темного местного камня, а украшения ярко расписаны, точно так же, как это делалось в эллинских городах.

— Не похоже на работу варваров, — заметил один из моряков.

— Согласен, — ответил Менедем. — Архитектор, вероятно, был эллином.

Потом он снова возвысил голос:

— Благовония с Родоса! Шелк с Коса! Прекрасное ариосское, лучшее в мире вино, с Хиоса! Птенцы павлина! — Он по-вернулся к Соклею. — Хотел бы я, чтобы ты хоть немного говорил на осканском. Тогда нас поняло бы больше местного люда.

— Думаю, мы и так неплохо управимся, — отозвался его двоюродный брат.

И впрямь, помпейцы сходились к людям с «Афродиты». Один из местных — пухлый, зажиточный с виду субъект в тоге (одежде, которая казалась Менедему очень странной и не особенно привлекательной) — удивил его, подойдя к клетке с птенцами павлина и обратившись к Соклею на хорошем эллинском:

— Это птенцы больших птиц с блестящими перьями, хохолком и неописуемой красоты хвостом?