Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

— На крови? Как это? — не понял тот.

— Так говорят у сербов, — пояснил Юнис, — когда между родителями мальчика или девочки лежит чья-то кровь.

И Юнис-бек, еще больше понизив голос, поведал пленному христианину историю своего рождения. Оказалось, что уже в зрелые годы, двадцать лет назад, Иса-бек безумно полюбил Марушку, жену знатного боснийца. Войны в тот год с босняками не было; но знаменитый придунайский бек, герой штурма Константинополя, на свой страх и риск с ватагой друзей напал на замок, где жила красавица, и захватил его с налета. Иса-бек убил мужа Марушки, убил честно, в поединке, и увез ее к себе в Видин, где была тогда его ставка; но только год спустя, когда родился Юнис, Марушка согласилась принять веру воинственного мужа и стала его законной женой. Однако дала при этом обет — никогда не называть мужа по имени, не вкушать вместе с ним ни питья, ни пищи. И держала слово до самой смерти.

— Вот так я родился, на крови, — сказал в заключение бек. — Это мало кто знал, а из тех, кто были при захвате замка, одни умерли, другие давно все забыли. Так что ты об этом — никому. Тебе я верю, мой Войку, ты не простой неверный; ты у меня — пребывающий в заблуждении уважаемый челеби, капитан семиградского войска и рыцарь мадьярской короны.

— Я твой друг, Юнис, что бы между нами ни стояло, — ответил Войку, — и этого довольно. Запомни это навсегда.

Юнис-бек, слегка покачнувшись, сделал прощальный жест и скрылся за пологом, перегородившим его шатер.

Войку растянулся на теплом ложе, но сон не шел. Он был опять один, и тревожные думы Чербула полетели через горы, в когда-то чужой, теперь уже — знакомый, близкий сердцу край, где он оставил Роксану, — возлюбленную, умного друга, жену, отбитую им в ярых схватках у самой судьбы, любовью его и саблей, как иные выкраивали себе клинком из жаркой плоти земного яблока державу, вотчину, новую родину. Не на крови, нет, — из общей крови их, из их страданий и нежности, их верности друг другу и служения добру родится сын, которого, как она призналась ему в канун разлуки, Роксана носит под сердцем. Что станет с ними, если его убьют, если он, попав опять в плен, станет рабом? О, как зависит сегодня судьба этих двух — уже двух! — дорогих существ от судеб его родины, от исхода тяжелой битвы, начатой за отчизну его народом, который, конечно, не думает складывать оружие, который будет вести эту войну, пока не прогонит последнего ворога!

Но когда этот день настанет? И суждено ли ему наступить?

Чербулу вспомнились тяжкие часы битвы, кровавая теснота, вихрь ярости и огня. Враги захватили лагерь, взяли пушки; войско Штефана-воеводы сражалось стойко, нанесло им немалый урон. Но как велики потери среди молдавских воинов? Где теперь воевода, его бояре, куртяне, пыркэлабы? Верно ли, что князь, как думают турки, уходит к Сучаве или другой крепости, как раненный волк в берлоге, чтобы спрятаться в ней, отсидеться? И главное: как велик разгром, сколько осталось на Молдове бойцов, как скоро из них опять соберутся четы и хоругви, способные противостоять огромной, кичащейся ныне победой армии осман? Могучий старец Тимуш, давний спутник и друг Ренцо дей Сальвиатти с честью встретили смерть; но что стало с добрым немцем Клаусом, с Ионом Арборе, догнавшим их перед самым боем, с рыцарем Фанци и секеем Варошем? Жив ли храбрый земляк капитан Молодец и его белгородцы? Судьба Переша была ему известна; но мог ли Войку упрекать этого простого парня в том, что между жизнью и смертью он выбрал все-таки жизнь?

Из-за полога доносились жаркий шепот, тихий смех. И Войку, стараясь не слушать, обратился мысленно к своему сегодняшнему спасителю. Юнис-бек мало изменился с тех пор, как отплыл из Четатя Албэ в Стамбул; он был по-прежнему честен, бесстрашен и правдив, по-прежнему добр. Но, как и раньше, слепо поклоняется своему султану, с уст которого для него слетают слова аллаха. А потому молодому беку и в голову не приходит задуматься над тем, для чего он сегодня здесь, в Земле Молдавской, в Белой долине. Султан — его государь и имам, властитель тела его и духа, султан знает, что делает; ему, правоверному и воину, надлежит лишь идти по слову султана в бой. Он, Войку, защищает землю отцов, свою свободу и любовь, свою природную правду; Юнис-бек просто живет в свое удовольствие, как надлежит молодому баловню судьбы. Война для него, где бы она ни велась, — великое приключение, он развлекался и веселился в бою, как дитя, продолжая игры, которые вел, наверно, мальчишкой со сверстниками в громадных рвах Царьграда. Юнис просто не видел тех страданий, разорения и позора, которые нес его народ людям многих стран. Баловень судьбы и старших, он не мог стать другим и был еще слишком молод, чтобы все понять.

Что же делать теперь? — думал Войку. Может, он должен взять у спящего бека нож, прокрасться в шатер султана и убить проклятого турецкого царя? Или хотя бы мерзкого предателя Басараба? Или, быть может, взорвать пороховой обоз турок, — Войку заметил, что арабаджи поставили свои возы слишком тесно, запомнил место, где они стояли. Тогда погибнет также Юнис, который только что спас Чербула от верной смерти, погибнет, наверно, Иса-бек, принявший его как отец. Но разве не будут в расчете они оба и он, спасший Юниса не так уж давно? Впрочем, как могла у него появиться эта постыдная думка? Какая могла быть для этого мера, какой здесь был мыслим торг?

Войку незаметно погрузился в сон. И увидел себя стоящим в темном лесу, на маленькой поляне между старыми буками. В полумраке перед ним, опираясь на большой окровавленный меч, стоял его государь, князь Штефан. Витязь знал, что это сон, и не сомневался тем не менее, что наяву видит князя, глядевшего на него, сурово сдвинув брови, с немым укором в глазах.

«Ты пощадил и отпустил врага, упрямец, — заговорил князь. — Но он остался врагом и с оружием вернулся на нашу землю. Он спас сегодня тебя, спору нет; но завтра встретит другого, брата твоего по отчине, и убьет; и ты будешь повинен в смерти брата. Таков расчет ваших дел, другого не ищи!» «Но он стал моим другом, государь, — ответил Войку, не опуская взора, — и помнит добро, даже возвратившись с мечом. С войском врагов ко мне вернулся друг, несущий в себе память о том, что молдаванин сохранил ему жизнь.» «Эта память не мешала ему вчера крепко биться, — жестко усмехнулся Штефан-воевода. — Опасна, сотник, твоя доброта, погубит она тебя.» «Пускай сгубит, — воскликнул Войку, — но останется среди людей сама! И, хотя люди будут воевать, как прежде, частицы добра — от меня и иных — станут жить, и сердца от них будут становиться все добрее и добрее.» «Слова из песен звучат в твоей речи, сотник, — сурово вздохнул князь. — По песням да книгам жить нельзя.» «Но без песен тоже нельзя, государь! — осмелился снова возразить Войку. — Значит, они обладают властью над жизнью, и учиться надо также у них!»