Дэвид Бликст - Короли Вероны

Аббат Сан Зено открыл было рот, чтобы продолжить дискуссию, тем более что желающих опередить его не наблюдалось, однако Кангранде, похоже, наскучила беседа. Обернувшись к своему шуту, Большой Пес сказал:

— Мы тут столько говорили о поэзии, что мне захотелось послушать стихи. Давай, негодник, потешь нас, да не затягивай, а то обедать пора.

Шута Пьетро тоже видел ночью. Эмануэле ди Саламоне деи Сифони, более известный как Мануэлло Джиудео, еще более известный как Жид Мануил, циник и сводник, без него не обходился ни один праздник при дворе Кангранде. Шут поклонился, что само по себе уже было комично. Бог знает откуда появились трехструнная скрипка и смычок. Карлик заиграл джигу. То, что гостям предстояло услышать в исполнении Жида Мануила, явно не имело отношения к высокой поэзии. Шут подпрыгнул — бубенцы на рукавах зазвенели в такт музыке — и затянул на махровом веронском диалекте:

Жид Мануил пел басом, пародируя солдат, и стены отзывались одобрительным эхом. Вдруг он развернул плечи и пошел, сильно выворачивая ноги носками наружу, как Кангранде. Капитан сотрясался от хохота, на глаза ему навернулись слезы. Потом седой аббат топал по мраморному полу в такт музыке. Борзая Кангранде следила за ногами шута, готовая напасть.

Пьетро от души веселился, слушая песню; веселились и остальные гости. Вдруг юноша спохватился: куда пропал его новый друг? Марьотто обнаружился рядом со старым Монтекки. Поза юноши красноречиво свидетельствовала: ему досталось на орехи.

Шуту хлопали все громче. Он раззадорился и плясал теперь не на пятачке в центре лоджии — нет, каждый его следующий круг был шире предыдущего, толпа постепенно отступала, освобождая Эмануэле место для пляски. Шут изображал рыцарский турнир. Данте, все это время вежливо любовавшийся рекой, вздрогнул, когда мимо него пронесся взмокший карлик.

Пьетро улизнул от отца и пробрался к Марьотто.

— Что случилось? — прошептал он.

— Я пропал. Я должен был встретить сына еще одного знатного человека. — Марьотто покачал головой. — А похож он…

Без труда распознав в интонации юного Монтекки снобизм, который, впрочем, совсем его не удивил, Пьетро переспросил:

— Так на кого он похож?

— Смотри сам. Вон, видишь? — И Марьотто указал на упитанного молодого человека, с интересом слушавшего разговоры о войне. Молодому человеку тоже нравилась песня — он притопывал и прихлопывал, причем довольно громко.

— Он из Капуи, — шептал Марьотто. — Его отец намерен перенести семейное дело в Верону.

— Какое еще может быть дело у благородной семьи? Я-то думал…

— Не ты один. Благородство обошлось им в кругленькую сумму.

— Понятно.

Пьетро действительно было понятно. Самый смысл благородного происхождения грозил сойти на нет, если короли, папы и императоры продолжат продавать титулы. Когда какой-нибудь граф или герцог умирал, не оставив наследника, правитель мог упразднить титул и весьма выгодно продать его, вместе с землями, любому амбициозному купцу. Образом жизни такие купцы зачастую не отличались от дворян, даже если не могли похвалиться свежекупленным титулом. Они одевались как дворяне, имели дома, ели и читали то же, что дворяне, и вдобавок путешествовали! Продажа титулов, дискредитирующая дворянское сословие, к прискорбию многих, становилась обычным делом.

Правда, у медали была и другая сторона. Как бы ни кривились дворяне при упоминании о ней, в душе они не могли не признать, что браки с выходцами из низших сословий вливают свежую кровь в вырождающиеся семейства. Немало нынешних благородных семей являлись таковыми лишь в третьем или даже во втором поколении. Род делла Скала был из их числа. Конечно, только невежда мог напомнить об этом Кангранде, а в его окружении невежды не водились.

— Я должен показать город этому молодчику, — сказал Марьотто.

— Пусть заплатит за экскурсию. — Голос у Пьетро был веселый, но юному Монтекки послышался в нем апломб раненого селезня. — А что, если я пойду с вами?

— А ты сможешь? В смысле, отец тебя отпустит?

— Постараюсь его уломать. — Тут Пьетро представил условие, которое, пожалуй, выдвинет отец, и скривился. — Не исключено, что нам придется взять и моего младшего брата.

Марьотто просиял.

— Хотя бы и так. Ты настоящий друг, Пьетро.

Шум нарастал, слова Монтекки потонули в визге скрипки. Карлик приступил к последнему куплету и старался изо всех сил. Близился кульминационный момент.

Кангранде не стал дожидаться, пока стихнут последние аккорды. Он вскочил на ноги и крепко обнял уродливого певца, расцеловал его в обе щеки. Затем обернулся к Данте, все еще безучастно наблюдавшему общее веселье. Глаза Капитана странно блестели.

— Разве не удивительно, что этот человек, которого называют дураком, развеселил моих гостей? Тебя же, Данте, считают мудрецом, в то время как ты ни у кого не способен вызвать улыбку.

Данте Алагьери бесстрастно взглянул на правителя Вероны.

— Ничего удивительного нет в том, что одни дураки находят приятным общество другого дурака.

Кангранде рухнул в кресло и хохотал до тех пор, пока из глаз его не брызнули слезы.

Слезы ручьями текли по щекам одинокого всадника, когда он придержал коня у понте Пьетро, восточных ворот Вероны.

— Где, ты говоришь, пожар? — переспросил капитан стражи.

— Да я его знаю! — воскликнул сержант. — Это же Муцио, паж брата синьора Ногаролы.

Капитан стражи уже и так сообразил, что дела плохи, а после слов сержанта и вовсе перестал церемониться:

— Да что случилось, говори скорей!

Юноша говорить не мог. Он потянулся было к бурдюку, но один из солдат предвосхитил его движение. Юноша глотнул из поданной фляжки, закашлялся и наконец прохрипел:

— Виченца… Она горит!

Из обеденной залы на лоджию долетали ароматы вина, пряного мяса, растопленного сыра, свежеиспеченного хлеба и оливкового масла; от них ли, а может, от неумеренного хохота у гостей разыгрался аппетит.

Пьетро с воодушевлением подтягивал за друзьями жениха очередной непристойный куплет, очень надеясь, что отец его не слышит, когда в дверном проеме, больше напоминавшем ворота, появилась женщина. Она выглядела старше, чем он думал, тем не менее была очень хороша собой и убрана по последней моде. Темные волнистые волосы обрамляли продолговатое лицо, негнущаяся симара [15] Симара — верхнее женское платье со шлейфом и пышными рукавами. из парчи двух видов — золотой и темно-красной — делала походку особенно величественной и плавной. В залу вошла сама Джованна из рода Антиохов, правнучка Фридриха II, сестра матери Чеччино, супруга правителя Вероны.