Дэвид Бликст - Короли Вероны

Люди на площади пытались согреться каждый своим способом. Одна фигура привлекла внимание Пьетро. Сначала он решил, что это сам Кангранде — так высок был человек, по глаза обмотанный шарфом. Через секунду Пьетро сообразил, что, как ни широкоплеч и силен Скалигер, до этого человека ему далеко — плечи незнакомца, массивные, точно мраморные плиты, превосходили плечи Кангранде по ширине как минимум в два раза. Кем бы ни был великан, он явно жестоко мерз. Шарф лишь венчал нагромождение из длинного теплого плаща и надвинутого на лицо капюшона. Холоду и ветру не досталось ни пяди открытого тела. Великан околачивался возле часовни, и Пьетро пришлось обогнуть его, чтобы добраться до двери.

Пьетро уже собирался войти, когда услышал рычанье щенка. Меркурио вдруг стал рваться с поводка. Пес потащил хозяина мимо двери, на маленькое кладбище, а точнее, в склеп под открытым небом. Меркурио остановился у огромной гробницы розового мрамора. Всего гробниц было четыре; самое старое захоронение произвели, пожалуй, лет тридцать—сорок назад, самое свежее — не более пяти лет назад.

Меркурио, крайне возбужденный, обнюхивал гробницу. Пьетро натянул поводок, чтобы пес не тревожил покой мертвых, однако Меркурио, поднявшись на задние лапы, передними смахнул снежок с мраморной плиты. Пьетро взял щенка за ошейник и оттащил от гробницы, но глаза уже сами, помимо его воли, прочли надпись, открывшуюся под снегом:

ЛЕОНАРДИНО МАСТИНО ДЕЛЛА СКАЛА

D. 1277 — CIVIS VERONAE.

Так значит, здесь покоится прах загадочного первого правителя Вероны из рода делла Скала? Значит, это Мастино Первый? Эпитафия не отличалась пышностью, но именно простота тронула Пьетро до глубины души.

Однако холода никто не отменял.

— Пойдем, — скомандовал Пьетро, и Меркурио послушно поплелся за ним ко входу в церковь. Пройдя под каменным сводом с западной стороны, Пьетро открыл деревянную дверь. Он прикрепил ошейник пса к цепи рядом с дверью и поспешил снять шляпу и перчатки. Пьетро преклонил колени перед алтарем и опустил пальцы в купель, чтобы осенить себя крестом. Затем он посмотрел направо, где находилась исповедальня. Не обнаружив в ней ни исповедующегося, ни исповедника, юноша оглядел пустую церковь. Она казалась светлой и радостной даже ранним зимним утром. Возможно, такой эффект создавало чередование кремового и красного оттенков: взгляд невольно скользил, следя за полосами, все выше, к величественному кресту на куполе. Пьетро практически всю сознательную жизнь каждый день бывал в церкви; одни храмы Господни поражали величием, другие — роскошью убранства, но никогда еще ни одна церковь не казалась Пьетро столь… столь уютной.

Пьетро с благоговением рассматривал крест, когда от стен и купола отделилось почти осязаемое эхо.

— Боже праведный! Да это же один из триумвиров Виченцы!

Пьетро вздрогнул. Взгляд его устремился к восточному входу.

— Синьор Ногарола! — воскликнул он, покраснев, и поклонился.

Баилардино да Ногарола широким шагом приблизился к алтарю. Еще в январе Пьетро представили зятю Кангранде — тот приезжал в гости. Тогда Пьетро был немало удивлен: он воображал себе мужа Катерины каким угодно, только не светловолосым, не громогласным и не с торчащей в разные стороны бородой.

— Ну и холодрыга! — воскликнул Баилардино. Он шагал по нефу, как по площади на параде, тяжело ставя толстые короткие ноги, и успевал охаживать себя ладонями по широким плечам. — Но тем проворнее будут всадники! А? Как ты думаешь?

— Не знаю, мой господин, — отвечал Пьетро. — Мне никогда не доводилось присутствовать на скачках.

— Присутствовать, ха! — загремел Баилардино. — Сегодня ты увидишь одно из чудес современного мира! Посмотришь на скачки, а там и в пустыню удалиться не жаль — все равно лучше ничего в жизни быть не может. Разумеется, кроме скачек, что состоятся в будущем году! — Взгляд Баилардино упал на костыль. — Хорошая штука, мне б такой. Женщины обожают раненых героев. Возьми хоть моего брата. Пока у него было две руки, он и на час красотку залучить не мог, а теперь, однорукому-то, ему отбою от них нет. У тебя небось тоже так? Признайся, девчонки в очереди стоят, чтоб твой шрам погладить, а заодно и прилегающие территории? — И Баилардино затрясся от хохота.

— Нет, синьор.

Пьетро с удивлением обнаружил, что улыбается. Жизнерадостность Баилардино оказалась заразительной. Тем более непонятно было, как Катерина вышла за него или почему Кангранде так его любил. Катерина и ее брат — люди сдержанные, а Баилардино — этакий рубаха-парень, фамильярный до неприличия. С другой стороны, Пьетро никогда не видел Катерину в обществе мужа. Возможно, с ней Баилардино ведет себя иначе. Или она — с ним.

Баилардино вышел из-за занавеса, отделяющего альков с небольшой купелью. Явился Скалигер, бросая своей выгоревшей гривой отсветы на стены часовни. В первый момент он казался мрачным, но, заметив Пьетро, воскликнул:

— Синьор Алагьери! Ну вот, теперь, кажется, и вы услышали. Да благословит вас Бог в этот важный для вас день. Баилардино вам, наверно, уже надоел?

— Я всего лишь учил его, как извлечь пользу из этого важного дня.

— Не слушай его, Пьетро, — посоветовал Скалигер. — Он уже из ума выжил.

Пьетро не нашелся что ответить и просто поклонился. Костыль, скользнув по каменному полу, издал громкий скрежет. Меркурио потянулся к Кангранде, требуя ласки, и получил причитавшееся ему поглаживание по узкой морде. Скалигер нарядился для праздника — поверх камичи с красно-белой вышивкой, изображающей пасторальные сценки, на нем был темно-красный фарсетто. Единственным украшением одежды Кангранде служили миниатюрные розовые бутоны из серебра, свешивавшиеся с бахромы на фарсетто, а также с отворотов сапог. Наряд Баилардино был кричащим, но одновременно и более удобным — дублет на шнуровке спереди и плащ, подбитый темным медвежьим мехом.

Не переставая играть со щенком, Кангранде произнес:

— Не стоит кланяться мне в церкви, Пьетро. Здесь нужно кланяться Господу.

Баилардино тряхнул льняными волосами.

— Он и мне поклонился. Бьюсь об заклад, по нему все девушки в округе сохнут.

— Нет, — отвечал Пьетро, поднимаясь. — Девушки сохнут по Марьотто.

Кангранде рассмеялся, но Баилардино гнул свое:

— Нет, так меня и так, говорю вам: против ран ни одна девица не устоит. Закатай штанину, чтоб показать ей шрам, и она стащит с тебя бриджи, чтоб увидеть остальное.

Пьетро вспыхнул и расплылся в улыбке. Не любить Баилардино было просто невозможно.

— Баилардино, — с упреком произнес Кангранде, — мы как-никак в доме Божьем.

Однако Баилардино нимало не смутился.

— Бог одобряет плотскую любовь. Иначе зачем Он сделал ее такой приятной?