Андрей Марченко - Письмо никому

Удивительно, что самолет удалось посадить хоть как-то. Пилот истребителя сбил стрелка в хвостовой турели, дал знак ведомому — смотри и учись: обрушился по двигателям, выбил из них пламя. Палил почти до упора, но в последний момент отвалил, посчитав врага уничтоженным.

Немецкий гидросамолет камнем пошел вниз. Но летчик-истребитель недооценил своего противника — тот водил самолет и над водами Атлантики, Средиземноморья, взлетал в Африке, во время искрящейся пустынной бури, сажал самолет в узких норвежских фиордах. И здесь он сумел вывернуться — почти у самой воды выровнял машину.

До берега было совсем недалеко.

Солдаты выбрались на узкий пляж, осмотрелись, пересчитались. Из экипажа не хватало стрелка, убитого на задней турели самолета. Были потери и среди пассажиров — перед вылетом самолет взял на борт десять солдат. На берег выбралось восемь. Из них трое оказались ранеными. Больше всего досталось оберлейтенанту танковых войск. Снарядом ему разворотило левое плечо, рука висела только на сухожилиях.

Он стонал, но был в сознании.

Но бой, начатый в воздухе, не был закончен. Война продолжалась.

Сначала лицом в песок рухнул фельдфебель. Закрутился юлой и упал пилот, тот самый, что спас жизни дюжине солдат.

Секундой позже воздух наполнился свинцом и шумом выстрелов: советские солдаты, прикрываясь за камни, стреляли редко, но прицельно. Немцы выпускали патроны пачками — вдруг кого-то заденет, заставит спрятаться.

По узкой полоске пляжа немцы стали отходить.

Двое, было, схватили оберлейтенанта, но тут же одного срубило выстрелом. Второй выпустил свою ношу, но успел возле раненого положить пистолет-пулемет и пару гранат. Дескать, хочешь — отстреливайся. Хочешь — подпусти и подорви.

Но танкисту было не до того — он умирал.

Время замедлилось, чувства стали острыми — выстрелы оглушали, песок колол как иглы. Солнце светило ярко, ветер холодил рану.

Впервые за четыре года войны он никуда не спешил.

Ну да, действительно, то же место, что и два года назад. Обломки самолета, на котором он прилетел, сейчас лежат, вероятно, рядом с тем самым кораблем, на который нырял тот итальянец… Как там его звали…

…Теперь вместо солдат, облеченных в «фельдграу», по пляжу ходили иные, одетые в зеленую форму.

Старшина подошел к немцу. Носком кирзового сапога отбросил гранату и пистолет-пулемет. Крикнул остальным:

— Смотри-ка, тут фриц додыхает. Пристрелить его, или пусть сам кончается?

— Да ну его… Патроны тока переводить, — отозвался кто-то издалека.

Немец не понял ничего из сказанного — он знал несколько фраз из солдатского разговорника, но этих в нем не было. Поэтому он не испугался.

Он больше не боялся советских солдат. Смерть примиряла, он стал понимать, что среди них есть наверняка славные ребята. Захотелось сделать что-то хорошее для них.

Он полез в нагрудный карман рубашки, достал пузырек будто из-под духов, протянул его ближайшему советскому солдату.

Немец боялся, что его жест останется незамеченным. Однако этого не произошло.

— Смотри-кось, чего тянет… — проговорил старшина будто сам себе.

Из слабеющих пальцев немца он забрал флакончик. Духов там не было — вместо них в пузырьке лежала трубочка тонкой папиросной бумаги.

Солдат покрутил бутылочку на свет:

— А что там… — начал он.

Но тут, увидев немца, осекся — тот уже успокоился навеки.

— Эй, рядовой, — окликнул он проходящему рядовому, — лови!

Старшина бросил флакон. Тот поймал, рассмотрел пузырек.

— Что это?.. — спросил у старшины.

— А бес его знает! От немчуры подарок. Когда тебя пришибут, найдешь его на том свете — спросишь.

Старшина громко засмеялся своей шутке и из кобуры убитого немца вытащил иной трофей — вполне приличный «Вальтер».

Смеялся он совершенно напрасно. На следующий день старшины не стало — его срубили пулеметной очередью при атаке на высоту, коей только и успели, что придумать номер.

Зато мальчишка прошел всю войну, сам был демобилизован старшиной. Флакончик с бумажкой носил в своем вещмешке. Порой, выбивал или вытаскивал бумажку. Читал ее — не мог понять: какие-то буквы в столбец по пять. Шифр какой-то. Сначала думал отнести ее особисту. Да побоялся лишних вопросов, еще самого на карандаш возьмут.

Ну а потом, когда вроде бы осмелел, то подумал — а что толку с той бумажки? Ведь наверняка все устарело. Окажется в шифровке какой пустяк, кому по шапке дадут за то, что старших по званию отвлекал?

Вернувшись домой, к жене, поставил этот пузырек в сервант. К тому времени старший уже пошел в школу. Жена раз в два месяца стирала с флакончика пыль. Потом, на правах молодой хозяйки — жена старшего сына…

Ну а затем…

— …А у меня ведро-то украли. Точно тебе говорю. Мусорное… С мусором вместе и украли. Вышел из подъезда, тут какой-то мужик будто ждал. Выхватил ведро из рук — и деру! Мусор — тот не жалко, все равно выбрасывать шел. А вот ведра жаль. Я еще когда в НИИ секретном работал, его вынес… Нет, ты не смейся — я знаю, чего говорю. Там охрана была — мышь не проскользнет. Ну дак они что охраняли — чтобы чертежи ракет не выносили. А вот ведро-то пропустили.

Старичок был совсем невредным. С иными измучишься, пока объяснишь кто ты, зачем пришел. Бывает, и в квартиру час не пустят, затем еще с полчаса объяснять, кто ты, зачем пришел, отчего раньше не приходил. И вместо благодарности — вопросы, отчего так мало принес пенсии.

Этот был в здравом уме, в трезвой памяти. Вроде бы присмотренный, ухоженный. Проблем с ним почти не возникало.

Почтальон выложил перед ним пенсию, рядышком положил ведомость:

— Пересчитайте и распишитесь тут.

Старичок деньги пересчитывать не стал, взял ручку, прищурился даже в очках, в надлежащей графе аккуратно вывел свою фамилию: «Экзархо».

Затем посмотрел на почтальона:

— Не угодно ли будет чайку?

Почтальон посмотрел в окно: там шел снег. Вопреки примете, что при снегопаде холодно не бывает, оттепель не намечалась. Этот пенсионер был последним на участке, можно было вернуться на почту в сомнительное тепло. Но к чему спешить?

— А отчего бы и нет. Очень даже угодно.

Старик поставил на печку видавший виды чайник, выставил сахар, заварник с трещинкой на боку, корзинку с пряниками. Чай получился стариковским — с дешевой заваркой, зато сладкий. Впрочем, дело было не сколько в качестве напитка — хотелось погреть руки о теплую чашку.

— А что в ведре было? — спросил почтальон все больше для приличия.

— А что там было, кроме мусора? Картошку чистил — шкорки стало быть. Приятель заходил. Ну, мы с ним чекушку и бахнули. Только я так скажу — что за смысл был из-за мусора ведро воровать. Я бы все равно мусор выбросил. Из-за ведра воровали!