Крис Хамфрис - Дракула. Последняя исповедь

Когда все они собрались вокруг Петру, он показал им на небольшой стол, стоявший в дальнем конце комнаты, и холодно произнес:

— Вот вино и еда. Берите сами сколько угодно.

Монахи, сопровождаемые солдатами, поспешили к угощению.

Хорвати собрал все три копии исповеди, прижал их одной рукой к груди, другой же осторожно приподнял край завесы первой исповедальни со стороны узника.

Ион вскинул голову и прикрыл рукой глаза. Яркий солнечный свет доставлял боль его и без того нездоровым, полуслепым глазам. За время, проведенное вне камеры, его зрение улучшилось, хотя и ненамного. Он уже мог различать овал лица человека, склонившегося над ним.

Граф не сказал ни слова, двинулся дальше и поднял занавеску второй исповедальни.

Илона не подняла головы, даже не открыла глаз. Женщина едва заметно шевелила губами, но Хорвати не мог понять, читала ли она молитву или снова повторяла слова той жалобной погребальной песни, спетой над телом Дракулы.

Духовник Влада не шевельнулся, когда Хорвати заглянул к нему. Он низко надвинул капюшон на лицо. Граф мог различить лишь губы отшельника, полускрытые в тени, и его подбородок. Как и аббатиса, монах что-то неслышно шептал себе под нос.

Несколько мгновений посланник венгерского короля молча смотрел на него, потом нервно кашлянул и отошел.

Он положил все три экземпляра исповеди на свое кресло, взял Петру под руку, повел его к двери и прошептал:

— Делайте все так, как мы решили.

Молодой человек оглянулся на исповедальни, облизнул губы.

— Я сожалею о женщине, — невнятно проговорил он. — Это ведь грех.

— Ты слышал ее исповедь. Прегрешения этой особы бесчисленны. — Граф сжал руку Петру. — Помни, что все наши грехи простятся в Крестовом походе, когда Дракон и крест снова воспарят один подле другого и выметут турок с балканской земли как ненужный мусор.

— Да, — повторил Петру и нервно проглотил слюну. — Мы должны сделать это.

Хорвати взялся за резную дверную ручку, однако Петру остановил его, положив на нее ладонь.

— Как, граф, вы не останетесь, чтобы засвидетельствовать?..

Хорвати посмотрел в лицо молодого человека, в его глаза. Он увидел в них понимание своих обязанностей, но в то же время и какое-то смущение, даже испуг. Еще во взоре спатара читалось страстное желание осуществить свою мечту. Петру всегда скрупулезно и послушно исполнял странные задумки своего предводителя. Хорвати знал, что он очень хотел вступить в орден Дракона, так как считал, что это поможет ему возвыситься. В самом деле, если все, что они подготовили и осуществили сегодня ночью, принесет свои плоды, то перед грядущим Крестовым походом Петру вполне мог стать одним из рыцарей ордена, причем не простым, а командующим замком Поэнари, весьма важным пограничным форпостом. Что ж, молодой спатар уже показал свои организаторские таланты, но сможет ли он убить? Это очень скоро должно было выясниться.

Хорвати опустил руку.

— Хорошо, — сказал он. — Я останусь. Но делайте все быстро. Вот это должно быть подписано и заверено печатью. — Граф показал на три экземпляра исповеди. — Один пергамент Гримани собирается взять с собой в Рим. Ты знаешь, как ему не терпится поскорее уехать отсюда.

— Да, конечно.

Петру кивнул, задвинул засов на двери, взглянул на исповедальни, в которых находились три безмолвных узника, потом перевел взгляд на монахов, наслаждающихся трапезой, на солдат, которые неотлучно находились при них, и позвал:

— Богдан!

Когда его помощник обернулся, спатар поднял руку.

Все было сделано быстро, без лишней волокиты и страданий. Хорвати это оценил. Он внимательно смотрел на исповедальни и ждал, обратит ли кто-нибудь из узников, находящихся в них, внимание на странный шум, доносящийся из дальнего конца зала, на короткие обреченные вздохи, на особенный звук, издаваемый клинком, входящим в живое горло, и похожий на бульканье болота, засасывающего свою жертву, на едва различимые вскрики, тонущие в крови. Однако графу показалось, что никто из них ничего особенного не услышал. Все трое были по-прежнему заняты самими собой. Они что-то бубнили или просто шевелили губами, бездумно глядя в пространство или уставившись в пол.

Он снова взглянул на Петру и его солдат, которые стояли рядом с телами двух писцов, все еще корчащихся в агонии на полу. Богдан держал третьего монаха, убитого им. Потом он опустил его на пол, рядом с остальными, и взялся за металлическое кольцо, вделанное в одну из каменных плит пола. Петру и Хорвати видели, как он напрягся, потянул и плита медленно вздыбилась.

Тело первого монаха столкнули в открывшийся проем, и оно тут же исчезло. Тот человек, исповеди о делах которого были выслушаны и записаны этой ночью, устроил этот колодец над глубоким ущельем, чтобы сбрасывать туда нечистоты. Он прекрасно подходил и для того, чтобы отправлять туда мертвые тела, которые больше никто никогда не должен увидеть. Так что колодец и теперь служил по своему назначению.

Исчезло тело второго, а за ним и третьего монаха, рука которого колыхнулась в воздухе, словно он прощался со всеми. Солдаты собрались вокруг спатара.

Петру подошел к исповедальням и приказал:

— Выходите. — Его голос сорвался на хрип, когда он произносил это слово. — Выходите! — повторил он уже совсем жестко. — Все вы хорошо поработали. В конце зала вас ожидает еда. Вы сможете отдохнуть несколько дней, для этого подготовлены отдельные кельи. Потом вас вернут туда, откуда привезли. Кроме тебя, Ион Тремблак. Ты теперь сможешь занять любимое место у домашнего очага в Сучаве.

Спатар лгал, но, похоже, он и сам почти поверил в то, что говорил. Во всяком случае, его голос обрел силу и звучал уверенно.

— Всю эту ночь и весь день вы делали дело, угодное Господу, и вам воздастся по заслугам, — заключил он. — Выходите.

Ион сидел в исповедальне и будто бы вовсе не слышал слов, сказанных спатаром. Он смутно различал очертания фигур, покачивающихся перед ним в тумане, застилавшем его глаза. Во всяком случае, Тремблак не шелохнулся.

Петру кивнул молодому солдату. Тот подошел к исповедальне, вытащил Иона наружу и опустил его на пол.

Илона встала без посторонней помощи. Она вышла из исповедальни, повернулась к человеку, который лежал рядом с ней на каменных плитах, и впервые за все это время посмотрела на него. Его голос, рыдания, безумный смех, которые она слышала, уже о многом сказали ей. Но все же Илона не ожидала, что время и перенесенные испытания столь разрушительно подействовали на ее друга.

— Ион, — прошептала она, опустилась на колени и обняла его.

Слезы струились по сморщенным щекам этого человека, вытекая из-под едва раскрывающихся век.

— А вы, отшельник, то есть святой отец?.. — Петру сам поправил себя.