Эрнест Риттер - Зулус Чака. Возвышение зулусской империи

Первым предстал перед судом Мудли — дядя Чаки со стороны отца,— тот самый Мудли, который, узнав о беременности Нанди, отправил ей позорное послание, гласившее, что в ее теле находится просто И-Чака.

Зулусы передают, что слева от Чаки на большой циновке сидела Нанди. Двое воинов подвели Мудли к судье. Это был высокий, еще стройный, но несколько полный мужчина лет шестидесяти. Держался он с достоинством. На расстоянии пятнадцати футов Мудли и его стражи остановились. Подняв правую руку, они приветствовали короля, крикнув хором: «Ба-йе-те! Нко-си!», а затем уселись на корточки.

Мягким ласковым голосом Чака сказал:

— Сакубона (привет), Мудли. Мне давно хотелось услышать из твоих уст побольше мудрых слов насчет этих зловредных насекомых — этих И-Чака. Ну-ка вспомни, что за послание ты направил клану Э-Лангени, из которого происходит моя мать?

— Не помню, о вождь, — ответил Мудли.

— Ты ведь старейшина клана, придумывающий имена. Не будешь ли ты так добр объяснить, почему меня назвали Чакой?

Ответа не последовало. Чака повернулся к матери и сказал:

— Видишь, мама, молчание выдаст его! После этого Чака снова обратился к Мудли и произнес тем же ласковым тоном:

— Скажи, дядя, почему ты всегда так плохо относился к моей матери? Почему всегда оскорблял ее? Говори, потому что она перед тобой и хочет услышать ответ.

Но Мудли промолчал и на этот раз.

— Тогда поведай мне, — продолжал Чака, — почему после примирения моего с отцом ты постоянно старался восстановить его против меня? Почему поддерживал Сигуджану и даже после его смерти не захотел принять меня?

Мудли продолжал молчать с важным видом. Понизив голос почти до шепота, Чака сказал:

— Кусочек раскаленного железа или иные известные нам способы могут заставить тебя говорить.

— Мне нечего сказать, о вождь, — ответил наконец Мудли.

— Слышишь, мать, ему нечего сказать. Тогда говори ты.

— Он всегда был со мной жесток, — ответила Нанди.

— Этого достаточно, мать, — сказал Чака. Затем, поднявшись во весь рост, он закричал, с лицом, искаженным гневом:

— Ты приговорен к смерти, но конец твой будет нелегким. И пусть знают все, что всякий, кто вздумает обидеть мать мою Нанди, может считать себя мертвым, и убьют его тяжким способом [63] С незапамятных времен нгуни убивали лиц, признанных виновными в колдовстве, следующим образом; жертву прижимали к земле и заколачивали ей в задний проход четыре заостренные палочки длиной двенадцать дюймов каждая, пока все они не скрывались из виду. Несчастного оставляли в вельде, где он погибал после долгих мучений. Неколдунов, приговоренных к смерти, обычно приводили сначала в бесчувственное состояние, свернув им шею, что само по себе в большинстве случаев вызывало их гибель. . Но все те, кому улыбнется Ндловукази («Слониха» — почетный титул королевы в государствах нгуни), смогут толстеть под моей защитой. А вы, палачи, попридержите Мудли, пока мы рассмотрим другие дела.

Чака снова уселся на циновки и среди гробового молчания приказал вывести вперед следующего подсудимого. Потрясенные зрители поняли, каков их вождь. Положение и родственные связи не спасли Мудли.

Перед Чакой предстали один за другим человек двенадцать, виновных в том, что оскорбляли Нанди, препятствовали возведению Чаки в сан вождя или в обоих этих преступлениях. Допрос каждого велся властным голосом и продолжался несколько минут. Все подсудимые были приговорены к смертной казни через размозжение черепа. Исключение было сделано только для одного из противников Чаки, о котором Нанди сказала, что он был добр к ней. Чака отменил смертный приговор и подарил ому быка. По окончании судебного заседания Чака повернулся к приговоренным и спросил, не желают ли они что-нибудь сказать. При этом он заметил, что не собирается трогать их семьи или скот.

— Вот что я скажу тебе, сын моего брата, — степенно ответил Мудли. — Я не боюсь смерти, ибо не раз встречался с ней на поле брани. Не страшусь я и боли. Но если особа королевской крови умирает смертью простого преступника, то это позор не только для казненного, но и для всех его родичей.

— Хорошо сказано, Мудли, — ответил Чака. — Я бы никогда и не приказал умертвить тебя так, как убивают колдунов. Я сказал, что конец твой будет нелегким. Но тебя постигнет смерть воина.

— Ба-йе-те! Нкоси! — воскликнул Мудли, и в его голосе звучали нотки искренней благодарности. По преданию, он в последний раз собирался понюхать табаку, когда к нему подошел старейшина, вооруженный не палицей, а копьем.

— Тебя постигнет смерть воина, как приказал Ндловункулу (Могучий Слон). Но не торопись, баба (отец мой), последняя щепотка табаку сладка. Может быть, ты захочешь передать что-нибудь тем, кого больше не увидишь.

— Спасибо, старейшина. Вот что хочу я передать через тебя сыновьям и всему роду моему.

Он сделал паузу и взял из табакерки еще щепотку с таким же хладнокровием, как если бы он сидел на заседании совета.

— Скажи им, — прислушайтесь к моим словам и вы, молодые воины, — что зулусы имеют теперь вождя вождей — даже более великого, чем сам Зулу (небо), из чресел которого произошли все мы и чье имя носим. Скажи им, что я был слеп, не заметив этого давно, и что я заслуживаю свою участь, встав на пути Могучего Слона, который растопчет ныне меня, но не тронет мой крааль. Скажи им, что я умираю с радостью, ибо Могучий Слон вытопчет всегдашних врагов наших — бутелези, которые так часто подвергали нас величайшим унижениям, проглотит все окружающие племена и сделает зулусов великим народом. А напоследок скажи им, чтобы они сражались за нового вождя, не жалея жизни. Это мое желание и мой приказ. Так говорит Мудли, сын Нквело, который станет ныне есть землю. А теперь, старейшина, делай свое дело.

Наступило напряженное молчание. Все присутствующие любили старика и глубоко уважали его, но понимали, что, поставив не на того быка, он совершил величайшую ошибку, на какую способен нгуни, и этим погубил себя.

Старейшина приблизился к нему с копьем в руке. Мудли смотрел вперед, словно не замечая его. В мгновение ока копье поднялось и наискось ударило осужденного под левый сосок, пройдя затем горизонтально сквозь грудь.

Палачи и воины хранили молчание. Его нарушил командир взвода, воскликнувший: «Хау! Индода!» («Настоящий мужчина!»)

Чака жил теперь в Булавайо. В возвышенной части крааля он обнес оградой хижин двадцать. Это была его личная резиденция и зародыш Ум-Длункулу — сераля для его женщин или «сестер», как он называл их. Пока что он жил там со своей матерью, сестрой, Пампатой и слугами. Большую часть остальных восьмидесяти хижин крааля занимали молодые воины полка Фасимба, которому впоследствии суждено было стать знаменитой лейб-гвардией Чаки.