Виктор Смирнов - Милосердие палача

Красильников еще раз прикрикнул на партизан. Все это были воспитанники Мокроусова, в большинстве своем анархисты, и обуздывать их новоиспеченному командиру давалось не так-то легко.

– Кто он такой? – спросил Красильников у Наташи, указывая на Барсука-Недзвецкого.

Наташа подумала, что в двух словах правду не изложить, да и не надо. Никто не поймет. И она сказала, волнуясь, что голос может выдать ее:

– Это – наш человек, хотя на нем форма полковника. Он переправляет меня из Севастополя к линии фронта и дальше – к своим.

Красильников не сразу ответил. Постукивая пистолетом о край открытой дверцы, соображал.

– А может, не надо ничего усложнять, – наконец сказал он. – Если – наш, машину с горы, а сами – в отряд!

– Он не может, Семен Алексеевич, – твердо произнесла Наташа. – Ему надо еще успеть вернуться!

– Ну и пускай едет! А ты – с нами! – предложил Красильников.

Ах, милый, добрый Семен Алексеевич! Если б ты только знал, что творилось сейчас у Наташи в душе! И в самом деле, это был бы лучший вариант: он уезжает, она спасла его, и таким образом они как бы квиты. И она остается у своих. Но сердце противилось этому. Бросить, предать?..

А Барсук вел себя отменно. Откинувшись на сиденье, он не смотрел по сторонам. Лицо его было спокойно.

Больше всего Наташа опасалась, что Красильников отзовет ее в сторону и начнет расспрашивать подробности. Сможет ли она тогда – глядя ему в глаза – скрыть свою ложь?

– Ну ладно. Тебе, Наталья, виднее, – сказал Семен Алексеевич, решив, что если и есть у Наташи какая-то тайна, то это ее тайна, личная, и скомандовал партизанам: – Скиньте, хлопчики, доски с дороги! Хай едут!

Хлопцы повиновались неохотно. Второй такой случай, знали они, может за эту ночь больше и не подвернуться. Офицер-то какой! Полковник! Весь в орденах и нашивках. В отряде Мокроусова офицеров, даже саму форму с погонами, ненавидели люто. Немало золотопогонников покидал легендарный Мокроус в крымские провалы и ущелья.

– До встречи, Наталья! – сказал Красильников.

«До встречи…» А где они свидятся? Когда?

Какое-то время ехали молча. Вскоре должны были показаться огни Симферополя.

– Теперь мы квиты, Наталья Ивановна, – сказал Барсук. – Я понял, у вас своя жизнь, и мне в нее не заглянуть. Если хотите, можете оставить меня там, где вам удобно. Разные, видать, у нас пути.

– Какие уж там разные, – ответила Наташа. – Это теперь-то?

Она прижалась плечом к офицерскому френчу Владислава. Так ей было теплее, уютнее и надежнее. Наступал рассвет, когда на Яйле дует прохладный ветерок.

На въезде в Симферополь их остановил и проверил патруль. Бумаги Барсука были в полном порядке, а Наташины никто и смотреть не стал. Патрули знали, что фронтовики часто возят с собой на фронт барышень. Потом устраивают их вестовыми, кухарками, медсестрами. У них были на то права. Права людей, которые каждый день ходят под пули или в штыковые атаки. Не прошло и месяца наступления, а половина офицерского состава врангелевской армии уже выбыла. А впереди еще долгие месяцы боев.

– Красивая барышня, – сказал молодой, чубатый патрульный. – У полковника губа не дура. На автомобиле, видишь ты!

– Чему завидуешь, Никита? – укоризненно спросил сивоусый, понимающий разницу между тыловой и фронтовой жизнью.

После всего пережитого Наташа отнеслась к проверке весьма спокойно. Ей было все равно. Старой жизни уже не воротишь, а от новой не отворотишься.

Великое дело во время вселенских катаклизмов керосин. Не было бы его – и стояли бы они на каких-нибудь заросших бурьяном запасных путях не слишком далеко от Харькова. Несмотря на их грозные мандаты и не менее строгие предписания. Гольдман усвоил это хорошо и, видимо, давно. Едва загоняли их на запасные пути, как он брал с собой бальзамочку на несколько литров и шел к дежурному по станции или иному железнодорожному начальству.

И поезд снова трогался, вливался в мощный поток эшелонов с военной техникой.

Торопились. Пробивались в те края, куда вот-вот могли свалиться белые войска или, как говорилось в предписании Начучраспреда ВЧК товарища Альского, «в районы возможных боевых действий».

Так всего за неделю они оказались в Волновахе и медленно, но тем не менее без остановок ползли к Мариуполю, к которому так же неторопливо, но неуклонно, от Геническа по побережью Азовского моря двигался корпус донских казаков генерала Абрамова.

Часа на два застряли на жалкой, до сухаря высохшей под жарким июньским солнцем станции Карань. И опять выручил керосин. К чекистскому поезду в сопровождении Гольдмана пришел дежурный по станции, старый грек, и привел с собой кучу родственников. И все – с бутылями, канистрочками, кувшинами. Пришлось наливать…

Глядя на проплывающий мимо вагонов унылый степной пейзаж, Бушкин возмущался: откуда в этих русских краях столько греков? От жары, что ли? Старцев пояснял про графа Орлова, про Суворова, которые переселили их сюда из Крыма, где православные греки претерпевали религиозные притеснения мусульман татар. Под защитой русского оружия греки хорошо прижились на этих просторах, расплодились, основали здесь немало мелких городков и сел, и даже крупный морской порт Мариуполь.

Старцев в этой поездке невольно оказался экскурсоводом. Поглядывая в амбразуры и держа наготове оружие, «команда» то и дело расспрашивала Старцева, что да когда. Не каждый день ездишь с профессором. Крайне любопытный к краеведению Шамраченков, влившийся в отряд еще в самом начале пути, на станции Славянск, больше всех докучал Ивану Платоновичу вопросами о простирающейся перед ними Дикой степи.

Старцев рассказывал о скифах, которые носились по саженной высоты ковылям, про готов, про воинственных, не знающих жалости гуннов, про «неразумных хазар», воевавших днепровскую Русь, про половцев, проводивших время в стычках с Киевом, а потом объединившихся с ним для защиты от татаро-монгольских несокрушимых «тьмы тысяч».

Это где-то здесь произошла битва при Каяле, в которой половцы пленили князя Игоря, заставив плакать на стенах Путивля Ярославну, а позже, и тоже в этих же краях, в битве при Калке, монголы одолели князей Мстислава Киевского и Мстислава Удалого – и началось на Руси великое нашествие и долгое иго.

– Скажи на милость! – удивленно покачал головой Бушкин, до того пополнявший свои познания только речами всяких пламенных заезжих ораторов, разоблачавших царскую, империалистическую Русь. – А может, так им и надо, этим князьям. Что ни говори – аристократы. А монголы, поди, голытьба, пролетариат…

– Дурак ты, Бушкин, – незлобиво вставил свое слово бывший казак Михаленко. – Это кто, Чингисхан – пролетарий?