Виктор Смирнов - Милосердие палача

Но главное, главное… в папке строгой секретности у капитана Селезнева появились документы, свидетельствующие о том, что контрразведка ухватила конец веревочки, ведущей к замысловатым узелкам севастопольской организации, самой опасной.

А началось-то с пустяка. Маленький, сухонький, общительный Тихоныч, охранник пристаней РОПиТа, тех самых, где подпольщики устроили взрыв, стараясь проникнуть в салон-вагон Слащева, однажды высказался довольно неосторожно. Сидел Тихоныч в погребке «Нептун» и хлебнул лишнего. Лишнего – оно бы и ничего, к лишнему Тихоныч был стоек и привычен, да к чаче для крепости торговец-винодел, снабжавший погребок спиртным, добавил табачного раствору: «чтоб дух зашибало». Ну и зашибло!

– Ничего, мы их еще не так рванем! Не то что тогда, в начале июля, – сказал Тихоныч. – То-то забегали… – И, довольный собой, засмеялся.

Среди слушателей Тихоныча был рабочий человек, мастер по ремонту портовых кранов Брюленко. Как специалист, он и при царе жил неплохо, даже двух детей обучал в гимназиях, и имел облигаций с купонами в достатке, как романовских, так и Временного правительства. Насмотревшись на красных в восемнадцатом и девятнадцатом годах, при кратком их правлении, Брюленко пришел к выводу, что полагаться на них может только голытьба, а солидному человеку – разор.

Брюленко доложил куда следует о высказывании Тихоныча, втайне надеясь, что все это было пустой старческой болтовней. Ниточка пошла разматываться. Легко установили связи Тихоныча и его приятеля Терентия Васильевича со смотрителем маяка Одинцовым и еще с несколькими бывавшими на маяке людьми. Кое-кого взяли, но большинство, к великому огорчению Селезнева, ускользнуло. Растворилась в переполненном людьми трехсоттысячном Севастополе некая довольно приметная и красивая девушка. По всему выходило, что она была дочерью археолога профессора Старцева, которого контрразведка искала еще в Харькове.

Старцев, а значит, и его дочь, во время Деникина были связаны со знаменитым адъютантом генерала Ковалевского Павлом Кольцовым. Не исключено, что поддерживают связи с ним и сейчас.

Смотрителя маяка Одинцова пока не трогали, надеясь, что к нему забредет кто-либо из подпольщиков. Наташу в конечном счете выследили. Ее заметил снабженный описанием агент. Выяснилось, что она работает в частном минералогическом музее Лескевича и проживает неподалеку.

Обратно ехали молча. Застоявшаяся лошадь взяла резво. Приближались огни Севастополя.

Полковник держал руку Наташи в своей, не делая попыток к большим завоеваниям, и она была благодарна ему за это. Ей надо было как-то сосредоточиться, собраться.

На Хрулевском, у дома Наташи, остановились. Извозчик, очевидно довольный платой, снял шляпу и пожелал господам доброй ночи… На севере России вечера долгие, грустные, наполненные отзвуками бесконечных полярных дней, а на юге ночь приходит резко и властно. Стало темно.

– И тем не менее я завтра приду к музею, – сказал Барсук-Недзвецкий.

– Не нужно. – Голос Наташи был тверд.

– Я буду думать о вас, – снова, в который раз, повторил Барсук. – Кто знает, может, даст Бог, мы еще встретимся.

– Мне бы тоже хотелось этого, – искренне сказала Наташа. – Мне кажется, вы хороший человек! Живите!.. И доброй вам ночи.

Она исчезла в подъезде. Владислав не торопился уходить, он решил дождаться, когда в Наташином окне зажжется свет, мелькнет ее тень. А может, она выглянет и помашет ему рукой.

Но свет не загорался. И он уже собирался уйти, когда ему почудилось, что где-то там, куда ушла Наташа, раздалась какая-то возня, послышались приглушенные голоса, а потом он явственно услышал женский вскрик…

В одно мгновение Барсук взбежал наверх, резко распахнул дверь, ведущую в комнату, и на фоне еще вливающихся в окна сумерек увидел два темных мужских силуэта. Двое скручивали Наташе руки и при этом старались зажать ей рот.

– Господин офицер! – тяжело дыша, скороговоркой выкрикнул один из мужчин. – Большевичка, подпольщица!..

Барсук ударил его рукоятью нагана в темя, второго ладонью в горло, перебив дыхание и способность к крику. Наташа в ужасе отскочила в сторону. Деятельный и очень сообразительный, артиллерийский полковник подошел к кровати, яростно сорвал одеяло, завернул в него руку с револьвером и, не теряя ни секунды, выстрелил несколько раз в одного и во второго.

Звуки были тихими – как будто стаканы попадали на пол. От лирического Барсука-Недзвецкого не осталось и воспоминания. Теперь это был человек, за время войны привыкший убивать себе подобных и не тратящий время на раздумья.

– Документы, деньги, сумочку – с собой, – скомандовал он. – Плед – на плечо: ночью холодно. И сейчас же выезжаем ко мне на фронт, под Каховку. Где-то там я вас поселю, будете под защитой. Моих людей Слащев никому не отдает.

– Почему вы их убили? – прошептала Наташа.

– Потому что они видели меня, вас и все знают. Перехватили бы… К утру мы должны быть за Перекопом.

– Как?.. – спросила Наташа.

– Идемте.

Через садовый выход они выбежали на Ушаковскую.

– Возьмите меня под руку. Крепче. Прислонитесь головой. Мы с вами парочка… Ясно?

Артиллеристу сейчас было не до сантиментов. Он оказался в своей стихии. Губы сжаты, ясные глаза наполнены злостью. Ему бы еще трехдюймовку!..

…С началом военных действий все легковые авто в городе были реквизированы для военных нужд. Исключение было сделано для немногих, и то ради иностранных военных миссий, которые бдительно следили за свободой частного предпринимательства.

С двенадцатого года в Севастополе близ вокзала механик Роже Гарнье держал гаражи «Люкс» и «Курьер-экспресс». Отсюда машины развозили пассажиров в Ялту и в другие места по побережью, пользуясь новой шоссейной дорогой через Байдарские ворота. В Симферополь тоже вела улучшенная шоссейка, но ею ездили редко, потому что параллельно, через Бахчисарай, шла железная дорога, то соединяясь с шоссейкой, то перескакивая через нее, то расходясь на миг, подобно ремешкам в плетке.

Поэтому когда офицер с дамой потребовали автомобиль до Симферополя и далее, через Перекоп, почти до линии фронта, да еще ночью (тогда как рано утром отправлялся поезд), то Роже, немолодой, порядком уже обрусевший, хорошо изучивший курортно-автомобильноамурные делишки, решил, что офицер, должно быть, изрядно выпил и куражится перед своей Дульцинеей.

Владислав Барсук-Недзвецкий и впрямь изображал из себя крепко выпившего, но твердо стоящего на ногах боевого офицера. Если бы не многочисленные нашивки и боевые награды на груди, Роже, возможно, вызвал бы из комендатуры патрульный наряд. Но он решил поступить умнее. С семнадцатого года Роже не раз при смене властей терял свои автомобили, гаражи, не раз уезжал к себе на родину, во Францию, и опять возвращался, надеясь на удачу. Поэтому он заломил такой куш, который смог бы возместить потерю автомобиля. Либо молоденький полковник будет не в состоянии выплатить нужную сумму, либо он, Роже, будет рисковать одним лишь шофером – дело небольшое.